Кол Бьюкенен - Фарландер
Слова эти так и остались при нем. Может быть, до следующего раза. Бан лишь улыбнулся виновато, как и подобает хорошему отцу, и, взяв за руку сына, пошел дальше.
Глава 28
ШАЙ МАДИ
Главному палачу нравилась его работа. Так, по крайней мере, думал Нико, пока приземистый здоровяк тащил его из подвала, то и дело роняя презрительно одно лишь слово, рошун, как будто это было худшее из проклятий. По пути он дважды огрел Нико хлыстом по спине. Впрочем, к этому времени боль уже почти не ощущалась.
— Туда! — рыкнул палач, толкая Нико в узкий зарешеченный коридор, который вел к следующей двери, также открывавшейся снаружи.
Стражник ткнул его древком копья, загоняя в очередную клетку.
Он споткнулся о распростертое тело и упал, больно ударившись о пол поврежденной рукой.
Болело все и везде, и его уже лихорадило от боли. Левый глаз заплыл и закрылся, так что Нико не мог определить, ослеп на него или нет. Губы превратились в кровавое месиво. Передние зубы были выбиты. Больно было даже дышать.
Дверь, лязгнув, закрылась. Один из стражников запер ее на замок. Главный палач оглядел сбившихся в клетке несчастных и рассмеялся:
— Ну-ка, подвиньтесь, дайте место могучему рошуну. Может быть, если будете добры к нему, он вас всех еще спасет.
Нико свернулся в комочек и постарался ни о чем не думать. Его знобило. Он чувствовал собственную вонь, но еще явственнее чужую. Клетка была забита людьми, мужчинами и женщинами, которых ждала смерть.
Чья-то рука легла на его плечо. Нико повернул голову и увидел озабоченное лицо склонившегося над ним мужчины.
— Возьми. — Он протянул ковш с водой.
Нико сделал глоток, но его тут же вырвало.
— Ничего, попробуй еще, — успокоил его незнакомец.
Со второго раза получилось лучше.
Нико попытался сесть, хотя бы для того, чтобы легче дышалось, и по ребрам полоснула резкая, обжигающая боль.
Тот же незнакомец помог ему подняться. Другие пленники освободили место, чтобы он мог прислониться к решетке. Нико заметил, что голова у незнакомца выбрита и что он носит черную рясу.
— Да, я — монах, — сказал мужчина в ответ на удивленный взгляд юноши.
Нико молча кивнул в знак благодарности. Заметив, что все смотрят на него, он опустил голову и уставился на застеленный соломой земляной пол.
Снаружи, со стороны арены, доносились приглушенные звуки, проникавшие в подвал через крепкую дверь в конце еще одного зарешеченного коридора. Лежавшая на полу женщина застонала, уткнувшись в песок.
— Да пребудет с тобой Дао, — сказал Нико монах и снова коснулся его руки. В прикосновении, пусть и мимолетном, было что-то теплое, заботливое, человеческое. Монах отвернулся и подошел к женщине.
Нико осторожно, стараясь не потревожить израненное тело, обнял себя руками и постарался сосредоточиться на дыхании. Выдыхая, он думал о том, что выпускает боль; вдыхая, сосредотачивался на покое и неподвижности.
Через какое-то время и впрямь стало легче. По крайней мере, мысли приобрели некоторую стройность и перестали метаться. Мысли уносили его прочь, подальше от этой вонючей клетки.
Нико думал о солнечном Хосе, о своем доме, о матери. Больше всего на свете он хотел бы увидеть ее.
Он не знал, сколько прошло времени, когда железные прутья дрогнули. К клетке подошел главный надзиратель.
— Та — следующая, — сказал он, обведя взглядом пленников, и указал на лежащую на земле женщину. — И тот, монах.
Стражники просунули между прутьями деревянные пики и принялись колоть выбранную пару. Входить в клетку они не решались.
— Поднимайтесь! На выход!
Монах помог женщине встать и, поддерживая, вывел в коридор, ведущий к дальнему выходу.
— Стоять, — процедил главный надзиратель.
Стражники сорвали с женщины одежду. Тело ее покрывали багровые синяки и глубокие отметины от зубов. Монаха раздевать не стали, чтобы зрители видели, кто он такой.
Потом ему передали короткий меч и маленький круглый щит. Он бросил их на землю и покачал головой:
— Я не буду драться.
Главный надзиратель выругался. Стражники снова попытались приготовить монаха для боя, но он упорно отказывался принять и щит, и оружие. Шум на арене усиливался. После нескольких неудачных попыток стражники просто привязали меч и шит к запястьям монаха. Руки его дрожали, но держался он мужественно и с достоинством.
Дверь в конце прохода открылась, и в коридор хлынул яркий дневной свет. Ослепленный, Нико зажмурился и ничего не увидел.
Подталкивая пленников пиками, стражники прогнали их по проходу и вытолкали за ворота. Дверь снова захлопнулась. Толпа взревела.
В животе у Нико заурчало. Он напрягся, изо всех сил противясь естественной потребности опорожнить мочевой пузырь. Через несколько секунд стало легче.
— Что с ними будет? — подал голос молчавший до того парень.
Вопрос повис в воздухе, и какое-то время никто не решался ответить.
— Они умрут.
Все посмотрели в угол, где сидели четверо уже немолодых мужчин, судя по шрамам и татуировкам — солдат. Держались они спокойно, и лица их оставались бесстрастны, как будто ждать смерти им приходилось не раз и в этом не было ничего особенного.
Хосы, решил Нико. Скорее всего, Спецы. Отец не раз рассказывал об этих людях, воевавших под землей и нередко попадавших в плен из-за обрушения туннелей.
Солдат посмотрел на задавшего вопрос паренька.
— Их убьют. Порубят, как скот. Или отдадут на съедение голодным зверям. — В голосе солдата не было ни жалости, ни каких-то других эмоций.
Паренек отвернулся и закусил губу.
— Шанс все-таки есть, — сказала сидевшая рядом с солдатом женщина, щеки которой сохранили оставленные клеймом старые шрамы. — Зрители могут пощадить того, кто им понравился, кто хорошо дрался.
Солдат только хмыкнул. Нико с усилием проглотил подступивший к горлу комок и подумал о той женщине, которую только что увели на арену, молодой, не больше двадцати, избитой и напуганной до смерти. На ее месте могла быть Серезе или любая другая девушка из тех, кого он знал дома. И что же это за мир, в котором одни люди жаждут увидеть, как рубят на куски других людей?
Снаружи донесся крик. Кричала женщина. Стадион затих.
Эхо донесло ее мольбы до самого подвала. А потом вдруг оборвалось. Пленники опустили голову. Никто не решался поднять глаз, чтобы не встретиться взглядом с другими. Даже солдат, повидавший всякое и ожесточившийся сердцем, смотрел в землю.
Теперь кричал уже монах. Нико не мог разобрать слова, но они звучали яростно и страстно. Потом глухой стук, как удар топора в лавке мясника. И еще один. На этот раз толпа промолчала.
