Дэвид Фарланд - Рожденная чародейкой
– Седлайте лошадей и отправляйтесь немедленно, – сказала она Гримсону. – Дорога каждая секунда.
– Миледи, – отвечал Гримсон, – векторы не спали всю ночь. Я бы не хотел, чтобы кто-нибудь свалился на всем скаку с лошади. Может быть, запрячь королевские кареты? В них ехать немногим медленнее, чем верхом.
– Отлично, мы поедем в каретах.
– Мы?
Иом казалось, что мир уже разваливается вокруг нее на части. Габорн отослал ее сюда, в «безопасное место». Но землю трясет, рушатся башни, падают звезды. Мир сошел со своего пути.
В нем не осталось ни одного безопасного места.
Ее место – рядом с Габорном, но она не может пойти с ним в Подземный Мир. Там она будет ему только помехой. Он же – по-прежнему Король Земли, хотя сил у него стало меньше, и только он один в состоянии справиться с госпожой опустошителей.
Но что-то она все-таки тоже может сделать вместо того, чтобы сидеть здесь и ждать неизвестно чего. Иом оглянулась, посмотрела на управляющего Уэстхэвена, который, не дождавшись ее, уже давал указания каким-то лордам. Он знал свое государство лучше, чем она.
– Гримсон, – сказала она твердо, – собирайте мою свиту. Я еду с вами. Мне нужно поговорить с Габорном.
Иом написала записку Уэстхэвену, прося его подготовиться к возможному нападению с моря, и передала ее с пажом.
Вскоре она была уже в дороге.
ГЛАВА 50
ПАМЯТЬ О ЛЕТЕ
Тысяча ударов, поразивших противника, не заслуживают такого уважения, как единственное деяние, совершенное из сострадания.
Ивариан БоринсонБоринсон с Мирримой на руках брел, пошатываясь, по темным вересковым пустошам. Она была крупной женщиной, и нести ее было нелегко, даже имея дар силы – он слишком быстро уставал.
Все это время он прижимал к себе ее правую руку, надеясь удержать в Мирриме жизнь, каким-нибудь чудом помочь ей подольше продержаться.
Но это, кажется, помогало мало.
Через час он понял, что это вообще не помогает. Холод ее ледяной плоти пронизывал до костей. Его собственная рука как будто примерзла к руке Мирримы.
Но он не жалел о своей попытке ее отогреть. Жалел только, что больше не чувствует ее руки, потому что и его плоть, казалось, уже промерзла насквозь и превратилась в лед.
Так он и шел, спотыкаясь на каждой кочке. Слушал, как Миррима стучит зубами, и каждое облачко ледяного пара, вырывавшееся из ее уст, воспринимал как маленькое чудо.
Шел он уже совершенно механически. С него лил пот, ноги горели – не имея даров жизнестойкости, он устал не меньше любого обычного человека. Но отдыхать не решался, ибо боялся, что стоит ему остановиться, как он уже не соберется с духом продолжить путь.
Вот и брел, пошатываясь, под мокрыми деревьями и звездным небом, по такой сырой земле, что жить на ней могли, казалось, только тритоны и червяки. Вдалеке по-прежнему выл волк. Боринсон больше не боялся ни убийц, ни призраков. Он знал, что жить ему осталось недолго. Лед призрака высосал тепло из его руки, поднялся к локтю. Его молитва была услышана, хотя и отчасти.
Миррима умирала. С этим он ничего не мог поделать. Но сам он должен был прожить не намного дольше. Он все же принял в себя ее смерть.
Занятый этими невеселыми мыслями, он вдруг почувствовал, что меж ног его происходит нечто странное, и не сразу понял, что это опустились яички.
До этого он не испытывал никаких странных ощущений, которые могли бы его предупредить. Теперь он вспомнил, что у новорожденных мальчиков еще не бывает яичек. Они созревают постепенно и опускаются года через два.
Бальзам чародея сотворил-таки чудо. Самым естественным, по природе положенным путем.
– Я все равно не поставлю этому чертову чародею больше пинты эля, – пробормотал Боринсон и усмехнулся. Жестоко шутит судьба.
Он заставлял себя идти. Поднять ногу, сделать шаг. Поднять другую, сделать еще шаг.
Удерживать голову прямо он уже не мог. Все кружилось вокруг него, глаза отказывались видеть.
И тогда он, наверное, заснул, потому что вдруг появилась тень Мирримы и поплыла рядом с ним.
«Я все равно пойду с тобой в Инкарру, – сказала она. – Оставь мое тело здесь. Оно уже все стало ледяным».
Его охватила безмерная печаль, и он заглянул в лицо женщине, которую нес на руках. Но дышит она или нет, понять не смог. Ледяной холод пронизывал его руку уже до самого плеча.
Ему хотелось лечь и умереть вместе с Мирримой.
Потом он вспомнил о послании для короля Зандароса. Вряд ли он теперь донесет это послание. Он всегда старался быть Габорну верным слугой. Обидно, что под конец он все же подведет своего короля.
«Видимо, так должно было случиться», – сказал себе Боринсон.
А Дэйлан Молот, Сумма Всех Людей, который все еще живет, по слухам, в Инкарре, – да полно, существовала ли эта мифическая личность вообще?
Так, во сне, он дошел до ручья и спустился к воде. Поскользнулся на круглых, влажных камнях и упал на колени. Боль его разбудила. Вокруг царил туман, плыл над ручьем густой пеленой Боринсон поднялся на ноги, вошел в ручей и двинулся по бедра в воде к темневшим на другом берегу деревьям.
«Фенравен должен быть уже совсем близко», – подумал он.
Тут он услышал ржание и подпрыгнул от неожиданности. И с трудом сообразил, что прошел мимо лошади, не заметив ее в ночной, пронизанной туманом темноте.
Рядом с ручьем стоял его собственный боевой конь, на котором до этого ехала Миррима. Он запутался поводьями в кустах. Боринсон, продолжая нести на руках жену, подошел к нему и начал рыться в поклаже.
Как она и говорила, там оказался бальзам чародея.
Он вытащил его, ухитрился одной рукой открыть горшочек. Потом долго смотрел на Мирриму. В темноте, в тумане он почти ничего не видел, к тому же глаза ему заливал пот. И дышит она или нет, он так и не понял.
Взглянув в небо, он увидел две падающие звезды. Горизонт как будто посветлел. Скоро рассвет. Доживет ли он до него?
Боринсон сел, не выпуская Мирриму, смазал бальзамом запястье ее заледеневшей руки и каждый палец. Бальзама было совсем мало. На свою руку он потратил поскребыши.
Потом он лег рядом с Мирримой на берегу ручья. И стал прислушиваться к журчанию воды и плеску ее в камнях.
Он смотрел, как стелется туман. Вдыхал запах сырой земли. В зарослях ежевики завел песенку сверчок, словно подпевая ручью. Боринсон обнимал Мирриму, надеясь ее отогреть. Свою правую руку он совсем не чувствовал.
Мысли его путались. Он смертельно устал, но заснуть не мог.
Так он пролежал долгий час, пока звезды не начали тускнеть в небесах. И за все это время он не уловил ни единого движения, ни единого вздоха своей жены. Тогда он коснулся лица Мирримы. Оно было холодным.
