Оксана Демченко - Паутина удачи
Джинн – самое одинокое существо во всем мире. Он в своей башне невидимка. Он вне общества. У него нет друзей, родных, семьи, детей. Даже врагов нет! Сегодня он исполняет роль Шарля де Лотьэра, маркиза Сэн-Дюпр, может быть сохраняя хотя бы собственное имя… А завтра ему прикажут лишиться и этого, поменять маску и переехать, например, к англам. Чтобы там играть роль странствующего белокурого викинга Георга фон Гальберта или смуглого аравийского принца Али ибн Манна… Прожив лет сорок под маской, сменив ее много раз, джинны в большинстве своем сходят с ума, утрачивая собственную личность окончательно. Если же их выявляют и ловят, то жестоко казнят. Тайная магия слежки и шпионажа под запретом в большинстве стран. В Арье, насколько мне известно, джиннов сознательно доводят до безумия. Это нетрудно. Лишившись тайны, магии и маски, они чудовищно болезненно воспринимают свое несовершенство. Морщины, хрипоту голоса, сутулость – любую неполноту красоты… Им часто и подробно разъясняют меру уродливости облика, их донимают упреками, окружают зеркалами.
Когда я выяснила все упомянутое, то перестала ненавидеть и презирать Шарля, а принялась думать, чем бы помочь, и, как мне кажется, нашла для него способ выживания. Если все согласятся с нелепым планом – сам Шарль, Евсей Оттович и даже отец с дедом.
Семен оказался надежным человеком, он спокойно и без возмущения воспринял то, что в город мы едем на «Тачке Ф», верх которой до сих пор, скажем так, слегка неисправен. Поднять мы его подняли, но щели… Кожа крыши низкого качества и, сверх того, очень старая, растрескалась от времени, пересохла. Зашивать бесполезно, я пробовала: прямо по швам и расползается. На одну поездку нам ремонта кое-как хватило. Вернулись мы с покупками и парой бесплатных сугробов на задних сиденьях. Вечерело, мама Лена нас ждала в парке. Увидев, что мы едем, всплеснула руками и убежала готовить согревающее.
Семен так промерз, что возражать даже не пытался. Смешной он из «Тачки Ф» вылез – синий, заиндевелый, хмурый. Молча собрал пакеты с покупками и потащил в дом. Аккуратный человек, сразу видно, что не из богатых. Дверь закрыл быстро, сберегая тепло. Каждый пакет поставил ровно и вдали от батарей – чтобы не испортить содержимое. На входе обмел меховые сапоги, отряхнул и повесил тулуп, после чего пошел в правую пристройку, жадно принюхиваясь к кухонным ароматам. Споткнулся только разок в отцовом кабинете. Там у камина сидели сам папа, Потапыч и Фредерика. Большой Мих заливисто рокотал, сжимая в здоровенной ладони гаечный ключ, перевязанный шелковым розовым бантом.
– Фредди, я первый станок привез. Потяжелее букета, но мы с шофером поднатужились. – Потапыч рассмотрел Семена и нахмурился: – Эй, полудохлый, ты за деньги статьи пишешь? Или от сугубой гордости и оплату в газете не берешь, так живешь, на одном воздухе, без хлеба-воды?
– Пишу иногда. Смотря о чем, – не стал резко отказываться Семен.
– Приказ Диваны имеется, – пояснил Потапыч. – Чтобы дело автомобильное я вел гласно и пайщиков в него допускал. А что за дело и каков пай, о том и следует написать. Не теперь, в новом году. Еще я желаю идею автомобильную продвинуть и зимний пробег учинить не позднее февраля. Юрка с франконской Мари сидят и придумывают, как к участию зазывать иноземцев и что в качестве приза выставить. Еще они догадались вам, газетным червям, автомобиль отдельный выдать. Все ли усвоил?
Семен кивнул. Папа ему ободряюще улыбнулся и добавил, что снег метет жестоко и из усадьбы он на правах хозяина сегодня никого уже не выпустит, ночь на дворе. Потапыча заселяет в кабинет, а самого Семена – в старую комнату Рони, перебравшегося после восстановления отопления в надстройку над личной мастерской.
Вечер получился сумбурный, как всегда в присутствии Потапыча. Мы долго ели, он зычно ругался и еще шумнее восхвалял Фредди. Подначивал Семена, шутил над Рони, уважительно прислушивался к Корнею – одним словом, усердно примерялся к роли члена семьи.
Мари выглядела гораздо лучше, чем накануне, никого не боялась, маму звала на «ты», от ревущего хохота Потапыча почти не вздрагивала. Опять же деловитая она. Посуду мы втроем вымыли мгновенно, отпустив маму. Втроем – потому что Семен тоже влез в кухонные дела. Ему, видите ли, неловко быть нахальным гостем. Я не поверила, так прямо его и спросила:
– К Мари присматриваешься? Опять гадость о Потапыче писать вздумал?
– Не уважаешь ты прессу, – обиделся Сёма. – Я просто мою тарелку. И все.
– А этой тарелкой да по башке? За вранье?
Он глянул на меня с некоторой опаской. Покосился на Мари, надеясь на защиту, но франконка не слушала. Она приготовила глинтвейн и теперь аккуратно сервировала поднос с сырами и печеньем. Не иначе решила приобщить Потапыча к культуре винопития. Поставила на поднос по кругу серебряные рюмочки, повесила на кувшин черпачок – и пошла по коридору, гордо цокая каблучками. Либертэ…
Семен вздохнул, убрал последнюю тарелку в полки, поставил чайник на круг магического огня и выбрал две чашки для нас.
– Ладно, сдаюсь, – сказал он. – Я давно хотел попасть в этот дом. Легендарные фон Гессы! Потомки высшего мага, обладатели фамильного привидения, носители проклятия самой Диваны. Это для меня заманчиво. Даже не ради описания и газеты, просто я много слышал и хотел взглянуть своими глазами. Я с Юркой познакомился и долго не знал, кто он по происхождению. Потом мы рассорились, и я упустил свой шанс.
– И как тебе зрелище?
– Такого я точно не ожидал. – Семен тихонько рассмеялся. – Одна Елена Корнеевна чего стоит! У вас даже Потапыч не выделяется из общего безобразия. Вполне себе на месте смотрится. Только этот Николай Горлов странный: то его Карлом зовут, то Колей, то еще как. Ты вот – папой… Я бы сказал, что он и есть про́клятый барон, но недавно я сам написал краткий некролог в газету. Его не напечатали, но это ничего не меняет. Труп имелся, и был это труп проклятого.
Семен нахмурился, разливая чай, и едва успел в задумчивости заметить край чашки. Я достала варенье и поставила на стол. Он попробовал, повозил ложечкой по блюдцу, старательно выстраивая в сознании теорию. Смотрелся он в задумчивости смешно, поскольку в этот момент у Семена дергалась бровь и шевелились ноздри.
– Ты из-за него удачу утратила! – изготовил вывод Сёма. – Но разве проклятие можно снять?
– Вообще с любого – точно нельзя, а с любимого отца и при некотором стечении обстоятельств…
– Он тебе не родной, – продолжил строить теорию Семен. – У тебя тип лица иной. Волосы прямые, глаза хоть и крупные, но разрез специфический. Кто-то в родне был из коренных тундровых северян, исконных. Или из лопарей… Гессы все с рыжиной, лица у них длинноватые, и порода видна сразу.
