Людмила Астахова - Плоды свободы
Ролфи завизжал по-собачьи, когда Хеварайр прострелил ему бок.
– Так тебе! Сдохни! – возликовал диллайн и харкнул кровью в лицо поверженному врагу.
– Эск! Всегда! Впе… – но на следующий вдох уже не хватило дыхания.
Ах ты ж, подлый пес! Успел-таки проткнуть горло завоевателя скэйном. А с ножом, по рукоять застрявшим в глотке, не сильно-то и покричишь.
Вытащить… достать… пальцы скользят… и нет сил… руки немеют… и это… хорошо… Они никогда не достанутся мерзкой хвори. Они навсегда останутся сильными и чистыми…
Рамман Никэйн, сын Алой Луны
Она бесшумно вышла-выплыла из серого струящегося марева, как порой появляются из плотного тумана корабли неприятеля, чтобы дать смертельный залп. Скользнула навстречу – бледная и ясноглазая, полупрозрачная, сотканная из лунного света, отраженного снежной равниной.
– Илуфэр…
Должно быть, это та самая вечная любовь, о которой столько пишут и поют, если в миг смерти видишь единственное в целом мире женское лицо. Разве не счастье?
– Я умерла, Рамман. Он повесил меня рядом с той теткой. Ты не спас меня, ты сбежал, ты оставил меня на растерзание, а я ведь так любила тебя, мой Рамман.
– Прости! О, прости… Обещаю, я найду тебя в Тонком мире, Алая не оставит меня. Прости… Я виноват…
Вина его бесконечна, как небо над головой, и не найти у этой боли дна, как не достичь смертному черных океанских глубин. Тяжелое небо упало на голову, вдавив в земную твердь.
– Ты страдаешь, Рамман Никэйн? Тебе больно? Тебе страшно? Ты ведь никогда себя не простишь?
И когда он на каждый из вопросов ответил «да», Илуфэр вдруг расхохоталась. Сквозь ее тонкие черты проступило чужое лицо.
– Очень хорошо, выползок! Ты встал на колени, змеиное отродье? Просто отлично! Узнаешь меня?
Илуфэр медленно, будто восковую маску, сняла личину, обнажив лицо Хереварда Оро.
– Что, щенок, страдаешь? А знаешь, как знатно я оттрахал твою шлюху? Не у каждого матроса получится лучше объездить красотку! Ох ты! Глаз ненавистью горит? Илуфэр, милочка, скажи свое слово.
Белая маска в его руке вдруг открыла пустые глаза, ожила, залопотала:
– Он изнасиловал меня! Он взял меня силой!
– Врет ведь. Они всегда врут. Сама примчалась, сама легла на кровать, сама ноги раздвинула. А знаешь, почему? Потому что Джойаны испугалась. Твоей, щенок, ползучей матери-шуриа. Бежала, куда глаза глядят… Впрочем, разве госпожа Омид хоть что-то в своей жизни сделала, не подумав, без тайного умысла? Правда ведь, девочка?
– Никогда, – честно ответила маска.
– Что, и никакого первого взгляда, никакого чуда узнавания в нашем общем друге Раммане родственной души?
– Никогда.
– Значит, ты лгала? Не может такого быть, чтобы женщина так подло обманывала мужчину! – притворно охнул Херевард.
– Зачем ты терзаешь ее? – глухо спросил Рамман.
– Я? Ее? Она сама кого угодно затерзает. Верно, Илуфэр?
Маска скорбно поджала губы.
– Хватит разговоров, – отрезал Никэйн. – Ты пришел меня убивать, так убивай. И оставь нас с Илуфэр в покое, наконец-то.
– Сбежать хочешь? Ну, беги, беги, тебе можно. А девице твоей – нет. Знаешь, почему? Ну, Илуфэр, расскажем ему?
Белое лицо маски дрогнуло от невозможности скрыть страх. Пустые глазницы испуганно зажмурились.
– Так скажем ему или сохраним нашу маленькую отвратительную тайну, а? – допытывался Херевард. – Решай сама! Я перед тобой в долгу. – Тив-лжебог сыто усмехнулся, покосившись на Раммана. – Она позволила нам с Предвечным слиться воедино. Весьма ценная услуга, не находишь?
Но тот смотрел лишь на это жалкое маленькое личико, навсегда лишенное всех красок жизни и самой жизни – тоже. От Илуфэр осталось так мало, а если бы не магия Предвечного, то вообще ничего не осталось. Губы кривились, как от плача, глубокая морщинка залегла между бровей, словно ей предстояло сделать нелегкий выбор.
– Я – северянка, Рамман, я хотела через тебя добраться до твоего младшего брата и Аластара Эска. Я всегда лгала тебе. Предвечный говорит чистую правду – ты никогда не слышал ни единого искреннего слова. Все – ложь! Но одно правда – я любила тебя и если бы все вернуть…
Херевард выронил маску, и она разбилась, будто стеклянная, на тысячу мельчайших осколочков. Брызнула в разные стороны сверкающим фонтанчиком и застыла мельчайшими капельками крови.
– Вот и попрощались. Чувствуешь, как отвращение к самому себе до боли сводит челюсти? Конечно, чувствуешь! Это ведь ты целовал лживую тварь с мертвой душой, мерзопакостное отродье, при виде которого твою мать начинало рвать желчью. Ты бросил ее умирать, спасая свою шкуру. Ту, которая любила тебя настолько, что пожертвовала доброй памятью о себе, лишь бы ты не страдал от чувства вины.
Не лгал Предвечный. Лжебоги не врут.
– Думаешь, я тебя убью, выползок? Ни за что! Такая жизнь, как у тебя, должна быть прожита до самого конца, – сказал на прощание Херевард.
И ушел в сырой туман, тут же сомкнувшийся вокруг Раммана.
Идгард Эск, алфер
Место выбирал Аластар. Безмятежная гладь озера, в чьи тихие воды смотрятся руины замка. Две стены со стрельчатыми проемами – бывшая главная зала, и уже наполовину заросшие бурьяном остатки донжона. Величественный даже в глубоком забвении замок диллайн, брошенное без всякой жалости и разоренное дотла гнездо Эсков. Не нужно родиться шуриа, чтобы своими ушами слышать звучавшие здесь когда-то здравицы, гремевшие из уст одержимых проклятия, чтобы зрить ставшее призрачным пламя факелов и ощутить вкус вина и крови, пролитых без счета и сожалений. Истлели знамена, забыты победы, стерлись подчистую имена на могильных плитах. Так где же еще вершить возмездие за все хорошее и плохое, что было между кровной родней? Но Идгард все равно спросил без всякой надежды на ответ:
– Почему здесь?
– На этом берегу мы с Джоной зачали тебя. Хорошее место.
Песок жалобно хрустел под сапогами Аластара, как бы подтверждая правоту его слов. Костер заката отчаянно догорал где-то за горизонтом, и лиловые сумерки ложились на лица мужчин, будто ритуальные маски. Не различить, где отец, а где сын, настолько похожи они.
– Обойдемся без секундантов и лекаря, – проворчал Аластар, останавливаясь возле торчащего из песка камня. – Законы для того и существуют, чтобы их нарушать, – добавил он, поддразнивая сына.
Впрочем, здесь все было против дуэльных правил. Вечер вместо традиционного раннего утра, никаких свидетелей и суда чести, да и вызова как такового не случилось. Никто в последний раз не предложит противникам примириться. И малодушно уклониться от дуэли не выйдет. Самый жуткий ночной кошмар Совенка превратился вдруг в явь.
