Ольга Погожева - Я стану твоим врагом
Очередной полупоцелуй-полуукус в шею окончательно сломил его. Обхватив руками тонкое, крепкое тело, Януш прижал её к себе, отвечая на жадный, требовательный поцелуй — ничего похожего на тот нечаянный глоток женской ласки в реннском лесу…
Ничего похожего…
— Идём, — вдруг встрепенулась она, медленно сползая с его колен. — Идём, любовь моя…
Уже ничего не желая понимать, он позволил ей увлечь себя, прижал к себе, чувствуя, как цепкая рука впилась в его талию, как вторая расстегнула ему на ходу рубашку, бесстыже лаская грудь, живот… Свет и звуки таверны вдруг померкли: они оказались снаружи. Короткий провал в памяти… и вот они вместе, на мягком ложе, сплелись воедино, только он и она… её крепкое, горячее тело… волосы…
Он провернул голову, выгибаясь навстречу её ласке, и широко распахнул глаза: они находились в центре круга с горящими факелами на высоких подставках, и пылали на них… пылали на них человеческие черепа.
— Мой… только мой… хочу тебя… мой красивый, мой светлый…
Януш повернул голову к ней, подчиняясь её требовательным движениям, ответил на поцелуй, ощущая, как нарастает волна поднимавшегося в нём экстаза.
— Мне нужен ты… то, что ты мне даёшь… наша с тобой кровь…
Лекарь вскрикнул: внезапно возникнувшее в её руке лезвие полоснуло его по лицу, и вспышка боли усилила наслаждение — и даже склонившаяся над ним женщина с окровавленными губами не сумела ослабить его. Она впилась в него поцелуем — и их кровь смешалась; жадно глотнула из рассечённой щеки, слизывая его кровь каплю за каплей.
— Твой сын обретёт могущество, равного которому нет и не будет в этом мире! В этот день полной луны… в тот день, когда сошедший на землю Единый разрушил царство тьмы… уничтожил в нём магию… развеял чёрные тени исчадий Клеветника… твой сын вернёт магию в мир! Да сбудется пророчество! От сильнейшего светлого родится сильнейший тёмный! Мой… мой сын! Мо-о-о-ой…
Лекарь стиснул Марион в объятиях, со стоном отдаваясь наслаждению, чувствуя, как она вжимается в него, оплетая ногами, не позволяя отстраниться, и на губах её расплывается жуткая усмешка — ничего похожего на мягкую, сдержанную улыбку настоящей Марион…
И Януш вдруг почувствовал, как кровь леденеет в его жилах. Потому что чёрные пряди посветлели, теряя цвет, распрямляясь, обретая зеленоватый оттенок седых волос, глаза поблекли, кожа стремительно теряла загар…
— Кто ты? — в ужасе выкрикнул лекарь, чувствуя, как сознание меркнет, поддаваясь ведьминскому дурману. — Кто ты?!
Ведьма улыбнулась снова — медленно и страшно. Коснулась обеими ладонями залитого кровью лица, сжимая его изнутри, не позволяя вырваться. Обвела большими пальцами скулы, губы, подбородок.
— Они называли меня безумной Виверией, — медленно проговорила она. Её пустые, выцвевшие глаза не отпускали, впились в центр зрачка, высасывая из него последние силы. — Они и понятия не имели, чего я ждала все эти годы… Мне так повезло, Януш, что в этот единственный миг своей слабости ты забыл о своих молитвах Единому… такой огромный светлый дар… обернётся тёмным… Надеюсь, мой сын унаследует хоть часть твоей красоты… мой суженый… А теперь спи… спи, мой Януш… спи…
Она дохнула на него, и зеленоватое облако дурманного сна поглотило и её изменившееся лицо, и предрассветное небо, и горевшие вместо факелов человеческие черепа…
— Не догонишь! — весело крикнул Михаэль, несколькими размашистыми движениями отрываясь от неё.
— Не догоню, — удивлённо признала Марион, наблюдая за сыном. — Михо! Не заплывай далеко!
Синий баронет звонко рассмеялся, нырнул, уходя под воду, и скоро вынырнул — уже рядом с ней. Со смехом дёрнул за руку, пытаясь утащить за собой под воду. Плавал Михаэль, как рыба: и когда только научился? Марион ахнула, на миг уходя под воду, тотчас вырвалась, мотнув головой назад — длинные пряди описали дугу в воздухе, разбрызгивая воду сверкающим полукругом.
— Воды хлебнула? — поинтересовался добрый сын, внимательно глядя на мать. — Плывём к берегу! Спорим, я быстрее?
Михаэль зарылся носом в воду, работая руками, как мельница лопастями — и значительно оторвался от неё, пытавшейся рассекать воду аккуратно, неслышно, раздвигая плотный поток под водной гладью.
Они вырвались из замка на единственное во владениях Синих баронов озеро — обширное, глубокое, поросшее вдоль берегов густым камышом и низким кустарником со свисавшими в воду кистями ветвей. Когда был жив Магнус, они выбирались сюда несколько раз — в перерывах между военными походами возвращаясь домой, к сыну — и Марион наблюдала за ними с берега, поминутно окликивая мужа, дабы не заводил ребёнка на глубину…
С того дня, когда Августа приехала в замок с указанием Северины разослать их по монастырям, прошло уже три недели. Шла четвёртая, и каждый день усиливал напряжение. Ликонт не ответил на письмо, и непривычная тишина оглушала. Ехидные ухмылки Августы, скользкие шутки Кензила и его зубоскалов, насмешливые взгляды приехавшей вместе с Нивелийской леди свиты — всё это Марион переносила с ледяным спокойствием, лишь наедине давая волю нараставшей в ней тревоге.
А вдруг он передумал? Ликонт всегда держал своё слово. Он был для неё кем угодно — убийцей её мужа, интриганом, валлийским варваром — но она никогда не сомневалась в том, что он был честен с ней. Странным образом она… доверяла ему? Так же, как доверяла Янушу и Наале. Удивительно — среди аверонцев у жены покойного командующего Магнуса не осталось друзей, в то время как с недавними врагами-валлийцами отношения сладывались куда как лучше…
— Ма-ам, — встревоженно позвал её Михаэль.
Сын уже доплыл до отмели, и теперь стоял по грудь в воде, напряжённо глядя на берег. Марион дошла до него, положила ладонь на плечо, оставаясь в воде по пояс.
— Подходите, ваши милости, — расплылся в ухмылке знакомый им воин — старший среди телохранителей Кензила. — А то мы умаялись за вещичками-то вашими приглядывать.
Марион предупреждающе сжала плечо Михо, призывая стоять на месте. Вместе с главарём их поджидали на берегу ещё четверо — выходит, Кензил остался в замке всего с одним телохранителем… Коней, на которых они сюда прибыли, воины стреножили, отправляя пастись, и по-хозяйски принялись встряхивать да осматривать оставленные ими на берегу вещи. Наручи и поножи Марион, равно как и кольчугу с мечом и щитом, они тотчас отволокли подальше в камыши, а штаны и рубашки принялись рассматривать с преувеличенным интересом, то и дело выдавая похабные шутки.
— Замерзнёте ведь, — продолжал уговаривать главный. — В мокрых-то рубашках… вона, уже к груди всё прилипло, холодно небось? Идите сюда, ваша милость, не бойтесь! И баронета с собой тащите, простудится ребёнок из-за вашей несговорчивости…
