Арсений Миронов - Двенадцатая дочь
— Нянька кличет Траяна, — прошептал я.
И когда на дне блюда высветилось бледное, взволнованное лицо Стеньки Тешилова с горящими глазами и нервически закушенной губой, я произнес:
— Кидайте свой колун, Держатель.
Совсем недалеко от меня гроссмейстер Куруяд уже загонял в несчастную визжащую боевую собаку ударную дозу тлетворного волшебства. Еще через две секунды пес разжал пасть, выпуская из челюстей Метанкину одежду… Ну вот, спокойно подумал я. Сейчас Куруяд обнимет ее.
Я не волновался, потому что знал, что крылатая ракета Траяна Держателя уже добрые две секунды несется к избранной цели. Уже подлетает к Властову. Ко двору сумасшедшего боярина по прозвищу Лубяная Сабля.
Муса Кесенджия не стал утруждать себя неуместными объятиями. Не поднимая тело девушки из травы, он грациозно прогнулся в черной талии, вытянул длинные худые руки и брезгливо приложил обе ладони к Метанкиному платью — чуть ниже ребер, с обеих сторон.
— Сейчас исчезнет! — выдохнула Феклуша, и на долю секунды мне показалось, что они оба — волшебник и девушка — растворились в черных завертях пустоты.
Нет. Не вышло. Так и замер изящный волшебник с Кохан-ключиком, прилипшим к руке. Даже разогнуться не в силах.
Значит, Стенькина ракета успела вовремя. Телепортационный центр противника уничтожен. Летающий колун срубил Куруядову «Яблоньку» под корень.
* * *— Лотос, лотос, это наездник! Лотос, повелитель! Они срубили яблоню!
— Стерх зовет наездника! Что случилось?!
— Наездник, это щука.
Бедный Мяу! На лбу мальчика выступили капли липкого пота, он бормотал без умолку: в волшебном эфире поднялась страшная чехарда… Куруяд — то бишь «Лотос» (надо было ухитриться изобрести такой псевдоним) — с позеленевшим лицом суетился в траве, пытаясь оторвать руки от Метанки. Девушка, к счастью для нее, еще не пришла в сознание; черный колдун тряс ее, как соломенную куклу, самоцветный венчик свалился с белокурой головки, брызги жемчуга во всю сторону… Пожалуй, взбешенный Муса Кесенджия готов был кинжалом отсечь свои ладони от девичьего тела, если б только мог зубами дотянуться до золоченой рукояти! Я смотрел на этот танец отчаяния с нескрываемым удовольствием.
— Ну вот, господа, — улыбнулся я. — Пришло время и нам позабавиться. Начнем-с!
Белая пешка бьет Е2-Е8, бьет, как скользящий по шахматным клеткам утюг, сметая все на пути своем, насмерть. Жанфудр, мосье Кесенджия, жанфудр. Поэзия атаки! Я знал, что добрую долгожданную атаку можно прописать по стихам, как гремучий сонет:
— Нянька кличет птицебоя. Пускайте журавлей.
— Понял тебя, нянька. Журавлики пошли.
Дружные дюжины змеев воздушных, шипя, поднимаются в небо ночное. Из-под земли, из укромных закладок, из дупел и кочек выстреливают, раскрываются в полете, как китайские зонтики, шелестя лентами, взмывают… Вы хотели удивить нас фейерверками, гроссмейстер Муса? Что ж вы притихли? Взгляните теперь и на наши шутихи! Это совсем нестрашное шоу… Пока.
— Нянька кличет водяных. Действовать разрешаю.
— Понял хорошо, нянька. Действуем.
Две ловкие незримые тени неслышно встают из черной воды, мокрые, тихие, злые. Поднимают бесшумные жала отравленных длинных гарпунов. Щелк, щелк — с жирным звуком легко пробивается потная туша… Зачем так визжать, обрыдлая подлая тварь?! Ноги немеют, в глазах черно? Не все диву ломать девок-купальщиц — приходит пора самому визжать от ужаса!
— Нянька кличет горынычей. В бой, господа.
— Слава наследнику Зверке! Слава князю Лисею! Зададим этим выродкам жару!
Ух, заревело за лесом! Тяжкие, с грохотом, с кровью и копотью — две грузные туши взмывают к вершинам дерев: сине-алым жутким жаром гудят черные сопла! Ракетные ранцы срывают, кидают обоих горынычей к небу. Черное небо рассекают, распахивают оранжевые протуберанцы — огненнохвостые вторженцы в жаростойких скафандрах от Дойчина Болена с ревом обрушиваются на вражьи головы! И сразу, еще в полете, чихают огнем огнеметы. Желтые брызги, кипучая пыль; как черная копна, вспыхивает мохнатая груда мышц, еще живая, но уже солнечно-плазменная — вся, от когтей до клыков!
Щелк, щелк — я сбрасываю два черных камушка со счетов. Два дива ревут и пылают; горынычи проделали славную брешь в кольце чудовищ… В этот прорыв можно пускать берсерков! Одну минуту, господин Куруяд, мой дерзкий сонет еще не окончен… Еще одна красивая, кроваво-красная строка:
— Нянька кличет рубцов. Ваше время, ребята. Порвите их в клочья!
Безумные, голые, дрожащие от злобы, кровожадные боевики срываются с цепей! В бой, наконец-то! Напролом, через лес, только тяжкий меч в руках да привкус сладкого мухоморного меда на языке — сосны гудят мимо, и дикая, небывалая прыгучесть в ногах! Крови хотят, крови! Они добегут минуты через три-четыре…
— Наездник зовет лотоса! Повелитель, нас атакуют!
— Замолчи, глупец! Прикрой меня вранами, живо!
Осталось три дива да шесть «комсомольцев». Да дюжина вранов стальных… Птички пока далеко — горынычи мои успевают развернуть стволы огнеметов, сделать несколько тяжких шажищ сапожищами на толстой чугунной подошве (у Стенькиных огнеметов огромная отдача, к тому же при каждом выстреле самого горыныча заливает отлетевшими искрами горючей смеси — вот зачем такие неловкие, уродливые глиняно-жестяные доспехи; их хватает минут на десять, а потом прогорают)… Горынычи смешные: в первом скафандре рыжий Мстиславкин дружок (не помню имени), а во втором — зомбированный раб наследника Зверки, бывший волшебник Плескун… Один из самых бесстрашных боевиков в нашей команде.
«Комсомольцы» в ужасе разбегаются — прочь от нового залпа плазмы! Кто-то падает, иные пытаются бросить кинжалы — я улыбаюсь. Какое яркое, желтое пламя с ревом вырывается из кашляющих стволов… Ах, обидно: оба горыныча выбрали в качестве цели одного и того же дива — ближайшего… Оранжево-алые струи бьют накрест, разом одевая шерстяного монстра веселым треском, тысячей искр: через секунду это уже огромный костер, и столб вонючего дыма восстает в холодное летнее небо, к звездам. Щелк, черный камушек.
— Щука зовет наездника… Не смею предположить, но это… это похоже на смоляную дуру!
— Это Лыкович, я знаю, это подлец Лыкович!
— Всем, всем, всем! Это наездник. Приказываю прикрывать лотоса.
— Щука, откуда шутихи в небе?!
— …Повторяю: лотос отходит пешком. Повторяю, лотос отходит пешком. Всем прикрывать отход лотоса…
Я не слушал уже этот панический бред на вражеских частотах — я любовался работой моих оперантов. Вот Старя и Шнапс, полуголые блестящие водяные, как морские призраки, как лунные эльфы, движутся от воды на берег: седой и старый див, пронзенный двумя гарпунами, с ревом ползет в кусты, оставляя по берегу черную дымящуюся дорожку. Древка вонзенных гарпунов забавно раскачиваются. Стыря и Шнапс похожи на инопланетян высшей космической расы — тонкие, широкоплечие, изящные и грозные одновременно, вон как вспыхивает в свете луны широкое лезвие морского меча… Стыря слегка изгибается, чуть приседает… замахивается сильной рукой и здорово, далеко забрасывает волшебную гранату — мешочек с пылью сон-травы. Темный кисет падает неподалеку от Куруяда, который по-прежнему силится оторвать ладони от Метанкиного тела, — пуффф!! Маленькое вонючее облачко расползается над смятой травой… Невелика надежда, что великого гроссмейстера свалит замертво, но лишняя помеха ему, негодяю! Не помешает.
