Н Джеймисин - Сто тысяч Королевств
Помощь пришла со спины: протянувшаяся сзади рука легла на пальцы, удерживая неподвижно дребезжащее стекло. Впрочем, не доставило труда догадаться, кто мой неожиданный спаситель, ещё даже прежде, чем спину ожгло давно ведомым мне студёным спойкойствием.
— Им выпало сломать вас предстоящей ночью, — произнёс Владыка Ночи. Дыхание его доносилось из-за спины, вороша волосы, щекоча ухо, покалывая кожу тысячью мелких иголочек, — и будорожа тело полудюжиной восхитительных воспоминаний. Я прикрыла глаза ресницами, полная безмолвной признательности за бесхитростность желания. Вожделения.
— И они весьма преуспели в этом, — ответила негромко.
— Нет. Благодаря Киннет, сделавшей вас сильнее. — Падший забрал у меня из рук бокал, поднимая куда-то, подальше от глаз моих, словно намереваясь допить вино сам. Потом развернулся лицом, вместе с бокалом. Вино, бывшее белым — выдержанное настолько, что казалось неправдобно светлым, едва ли не бесцветным, и отдававшее цветочным привкусом, — теперь разило алым, почти багрово-кровавым, что в балконном освещении казалось и вовсе чёрным. Даже когда я подняла бокал повыше, к ночному небу, искры звёзд, пробивающихся сквозь призму насыщенной багровой темени, тускло брезжили через стекло слабыми проблесками. В порядке опыта я потянула вино крошечными глотками и затрепетала, стоило языку окунуться во вкус. Сладкий, но с какой-то смутной, едва ли не металлической горечью, и вдобавок — солоноватой, как у слёз, кислинкой.
— И нам самим, тоже придавшим вам силы, — добавил Ньяхдох. Тихо шепча мне в макушку (одна из рук, проскользнувши за спину, обхватила талию, притягивая тело к его груди). Я только согласно расслабилась, доверяясь объятию.
Но поворотилась, не успей руки сомкнуться полукружием вкруг меня, — и замерла в изумлении. Мужчина, пристально смотрящий на меня сверху вниз, не был Ньяхдохом. Не был похож ни на одно ранее виденное мною обличье падшего. Смертный, из рода Амн, с тускло-сероватыми прядями волос, чуть ли не светловато-русыми, и на редкость коротко остриженными, почти как у меня. Довольной красивой наружности, но не из тех, что он носил дабы польстить мне, или по велению Скаймины. Обычное такое лицо. И он был в белом. И это последнее потрясало куда больше всего прочего, заставив ошарашенно подавиться словами.
Ньяхдох — ибо это был он, — я знала, я чувствовала это кожей, не смотря на чуждое обличье, — глянул насмешливо.
— Явление Лорда Ночи не приветствуется на всяком праздненстве слуг Итемпасовых.
— Просто не думаю… — дотронулась его рукава. Обычная ткань, хотя неплохо сработанная, как, впрочем, и сам камзол необычного покроя, смутно напоминающего военную форму. Я прошлась пальцами вдоль обшлага, разочарованно вздохнув про себя, не чувствуя привычного приветливого покалывания — и не видя взмывающих вверх клубящихся завитков тьмы.
— Я создал всё сущее вселенной. Неужто, какие-то белые нитки вылились бы в непосильный труд?
На мгновение смех распирал горло, но унялся также быстро, как и зародился. Молчание. Никогда прежде я не слышала от него ни шуток, ни острот. К чему бы это?
В чувство меня привела рука, дотронувшаяся до щеки. Поразительно, в нём, притворившимся смертным, не было ни капли от дневной личины. Но и ничего человеческого, за вычетом облика, — ни в жестах, ни в движениях, ни в скорости, с коей он менял, одно за другим, маски, ни, в особенности, во взгляде. Человеческой личины этой попросту не по силам было скрыть подлинной его природы. Столь очевидное зрелище, отражающееся в моих глазах, что меня охватило удивление напополам с восхищением: отчего другие, стоящие здесь же, на балконе, не бегут в ужасе прочь, не кричат испуганно при виде Владыки Ночи, в столь опасной близости.
— Мои дети подозревают, что я схожу с ума, — сказал он, продолжая нежно поглаживать меня по щеке. — Кирью говорит, с вами я рискую всеми нашими чаяниями. Она права.
Я нахмурилась в замешательстве.
— Моя жизнь по-прежнему ваша. Я буду блюсти наше соглашение, даже если проиграю в победе. Вы поступали честно.
Он вздохнул, подавшись, к моему удивлению, вперёд и прислонившись лбом к моему.
— Даже теперь вы рассуждаете о собственной жизни как о товаре, продаваясь… нет, предаваясь нам, полагаясь на наши так называемые "честь и добросовестность". Всё, что мы проделали с вами — непотребно и мерзко, да и только.
Я потеряла всякий дар речи, словно оглушённая его признанием. Вспышкой озарения пришло на ум: так вот чего боялась Кирью — непостоянство, изменчивость Ньяхдоха, страстная чест… ность. Он и в войну-то ввязался, изливая своё горе и скорбь по Энэфе; из чистого упрямства предпочтя неволю (не только за себя, но и за своих детей) выпрашиванию милости у Итемпаса. По разному борясь с братом, но так, чтобы унеся с собой столько жизней, не изнечтожить саму вселенную. В том-то и была вся закавыка: заботясь о чём-то (ком-то?) Владыка Ночи терял себя, погружаясь в безумие и бросаясь на крайности.
И, супротив всех резонов, я сказалась предметом его беспокойных ухаживаний.
Страх, как прелестно… Как лестно. Что мне и оставалось, так теряться в догадках, на что способен загнанный в угол падший. Но куда важнее иное: до меня наконец дошло, чем этот его настрой может обернуться для меня. В краткосрочной, скажем, перспективе. Я умру… я собираюсь пойти на смерть, всего парой часов спустя. А что достанется ему? Неужто, в очередной раз оплакивать…
Как странно, что простая мысль эта однакож наполняла скорбью и моё сердце тоже.
Обхватив обоими руками лицо Владыки Ночи, я прерывисто вздохнула, прикрывая глаза и предаваясь чувствам, пытаясь ощутить, достучаться того, прячущегося за смертной маской, существа.
— Мне так жаль, — прошептала ела слышно. Да, так оно и было. Я ни лгала ни словом. У меня и в мыслях не было причинить ему боли.
Он не шелохнулся. Мы оба оставались недвижимы. И не было ничего лучше, чем стоять так, опершись на эту твёрдую плоть, покоясь в его руках. Иллюзия, разумеется, но иллюзия приятная: впервые за долгое время я чувствовала себя в безопасности.
Не знаю, как долго мы так простояли, я абсолютно потеряла счёт времени; но до нас обоих донёслось внезапная перемена в звучании музыки. Резко выпрямив спину, я огляделась вокруг; кучка гостей, разбредшихся вместе с нами по патио, вернулась внутрь. Значит, пробило полночь — и настал час, знаменующий кульминацию бала, время основного, особого танца. Так сказать, светоча во мраке.
— Собираетесь зайти со всеми? — спросил Ньяхдох.
— Нет, разумеется, ни за что. По мне и здесь неплохо.
