Роберт Асприн - Мир воров. История таверны «Распутный Единорог». Тени Санктуария. Сезон штормов
— Ты возвратилась благополучно. Я готов был одеть брюки и пойти встретить тебя. Он дал тебе все, что обещал? — прошептал Даброу, обнимая ее.
— Да, и я ответила на все его вопросы. У него теперь есть формула энлибарской стали, что бы то ни было, и если его цели реальны, он сможет многого достичь. — Ее тело расслабилось серией небольших судорог, и Даброу крепче прижал ее.
— Энлибарская сталь, — размышлял он задумчиво. — Шпаги в легендах были из энлибарской стали. Человек, владеющий такой сталью, сейчас был бы человеком, который считался бы… ДАЖЕ ЕСЛИ БЫ ОН БЫЛ КУЗНЕЦОМ.
Иллира натянула простыню на уши и притворилась, что не слышит.
— Сладости! Сладости! Лучшие на базаре! Лучшие в Санктуарии!
Снова было обычное утро с Хаконом, катившим свою тележку мимо палатки кузнеца. Иллира, у которой один глаз был уже накрашен, а другой еще не тронут, выскочила, чтобы купить к завтраку лакомство.
— В городе новости, — сказал продавец, положив три пирожных в миску Иллиры. — Прошлой ночью вся стража гарнизона покинула город, и даже калека-писец, который жил на Улице Оружейников, был уведен среди большого шума и суматохи. Конечно, стражи не оказалось, чтобы ответить на вызовы. А цербер смотрел на все происходившее, думая, что это связано с патрулированием законопослушной части города.
Недовольство Хакона отчасти объяснялось его проживанием на верхнем этаже дома по улице Оружейников.
Иллира взглянула на Даброу, который медленно кивнул в ответ.
— Может быть, они связаны между собой? — спросила она.
— Тьфу! Что может хотеть убегающее войско от человека, который читает на пятнадцати вышедших из употребления языках, но не может перейти лужу, если кто-нибудь не подаст ему руку.
— Что же в действительности произошло?
Даброу вернулся в кузницу, а Иллира посмотрела поверх базарных стен на дворец, находящийся в северной части города. Хакон, ожидавший менее таинственной реакции на свои новости, что-то проворчал на прощание и покатил тележку к другой палатке с более подходящей публикой.
Все утро можно было видеть горожан, споривших с продавцами. Иллира поспешила назад под крышу палатки, чтобы закончить свое ежедневное превращение в старуху С'данзо. Она вытащила из колоды три Рудных карты Уэлгрина и положила их в кисет с драгоценностями матери, зажгла лампаду и встретила первого в этот день посетителя.
Альфред ВАН ВОГТ
СОН ЯСНОВИДЯЩЕЙ
Разбудил Сталвига душераздирающий крик, пронзивший кромешную темноту ночи. Он решил, наверное, как и любой другой житель этого древнего разрушающегося со временем города, что услышал вопль очередной жертвы ночного мародерства, случающегося время от времени в Лабиринте. Дикий крик нарастал, приближался и вот уже почти достиг его жилища, его оранжереи-теплицы на втором этаже, когда…
Сознание как бы отключилось, а затем из мрака мучительных рефлексий и угрызений совести пришло понимание происшедшего.
Опять, уже в который раз!
Ставший привычным для него ночной кошмар возникал, видимо, в том укромном уголке его подсознания, где хранилось не до конца осознанное воспоминание, которое, возможно, было не совсем реальным. А началось все в ту самую ночь, три года и четыре месяца тому назад, когда услышал он в полусне предсмертный крик своего отца. Вот и сейчас, сидя на краю постели, он вновь и вновь, в который раз, с непроходящим чувством вины, возвращался к одной и тон же мысли:
— Если б я тогда, в тот самый момент, вошел к нему и все выяснил!
Лишь утром обнаружил он труп отца, с жестоко перерезанным горлом и вызывающей ужас предсмертной гримасой на лице. Недоумение вызывало то, что не было видно никаких видимых следов борьбы или сопротивления при этом. Дело в том, что в свои пятьдесят лет его отец являл собой, с точки зрения искусства целителя, в которой успешно практиковали как отец, так и сам Альтен, образец физического здоровья. И на следующий день после смерти беспомощно распростертое тело отца выглядело таким же сильным и мощным, как тело его тридцатилетнего сына.
Постепенно живые картины воспоминаний о прошлом несчастье стирались в его сознании. Откинувшись на спину, Сталвиг удобно разлегся на овечьих шкурах, которыми потом и укрылся. В нескончаемой тьме ночи прислушивался он к порывам ветра, сотрясавшим стены его теплицы, всего его жилища. Какой сильный ветер! Сталвиг чувствовал, как ходуном ходит вся его спальня. Прошло еще какое-то время, Сталвиг начал дремать, когда услышал где-то в отдалении чей-то сдавленный крик — опять кого-то убивали в этом городе?
Странным образом эта мысль подействовала на него успокаивающе. Она привела его внутренний мир в относительное согласие с реалиями мира внешнего. Что поделаешь, именно здесь, в Санктуарии еженощно и ежечасно жизнь человеческая обрывается с той же легкостью и резкостью, с какой задувается пламя свечи.
В эти ранние предутренние часы он мог позволить себе расслабиться и не думать о непременной целесообразности чего бы то ни было, шла ли речь об этих темных, грязных, пыльных, насквозь продуваемых ветрами улицах, или вспоминал он о том своем печальном сне, который оказался для него таким шокирующим откровением.
Да не будет он ничего с этим делать, вот сейчас он повернется и…
Он вдруг проснулся, как от толчка. Давно уже рассвело, а во входную дверь его квартиры кто-то барабанил с улицы.
— Сейчас, сейчас, — поспешил крикнуть он.
Ему потребовалось несколько минут на то, чтобы высвободиться из ночного одеяния и облачиться в тунику, профессиональный халат лекаря, сунув ноги в шлепанцы.
И вот он уже торопливо проходит по залитой ярким солнечным светом теплице и оказывается в полутемной прихожей с тяжелой плотной дверью, в которой проделано небольшое отверстие на уровне рта человека.
Приблизив свои губы к этой разговорной трубке, Сталвиг спросил:
— Кто там?
И услышал в ответ женский голос:
— Это я, Иллира! Я одна.
Ясновидящая! Сердце Сталвига бешено заколотилось. Еще одна возможность соблазнить ее! К тому же она одна, что выглядело, однако, довольно странным так рано утром. Он поспешно стал отпирать дверь, и, отступив немного назад, широко распахнул ее. В тусклом свете на верхней площадке лестницы стояла она, как и раньше в его воспоминаниях, облаченная в бесчисленное множество юбок и цветных шалей танцовщицы. Но прелестное личико, выглядывавшее из всего этого вороха нарядных тряпок, было уже скрыто под толстым слоем кремов и пудры.
Она сказала:
— Альтен, я видела сон о тебе.
