Терри Пратчетт - Наука Плоского мира. Книга 4. День Страшного Суда
С наукой всё совершенно по-другому. Крайне сложно найти такую науку, которая была бы важна для вас лично, без материализации в ту или иную технологию. Цифры, которыми оперирует наука, сами по себе бессмысленны. Даже столь важное для нас Солнце находится на расстоянии 150 миллионов километров. Солнечные бури могут, конечно, повредить электронику, но обычно эта электроника чужая. Миллиарды звёзд Млечного Пути, миллиарды подобных нашей галактик – вам-то что до всего этого за дело? Наша еда состоит из сотен различных химических веществ, в лесах и на лугах – сотни растений, большинство из которых сорняки, и подробные сведения об этом почти никому не нужны. В каждом компьютере, сотовом телефоне или телевизоре – миллионы транзисторов. Но лично вам абсолютно не требуется знать о том, как именно работают эти приборы: достаточно нажать кнопку – и вот уже вы играете в компьютерную игру, смотрите по телику «Санта-Барбару» или документальный фильм о природе. А то и какую-нибудь научно-популярную передачу. Впрочем, далеко заходить не стоит, ведь напрямую материал всех этих передач вас практически никак не касается. Он, возможно, имеет отношение ко Вселенной, но никак не к людям. Таким образом, мы снова встретились с бенфордовской дихотомией.
Здесь весьма к месту придётся одна история из жизни нашего Джека. Когда ему было четырнадцать лет, он разводил тропических рыбок, стремясь накопить денег для поступления в университет. Его отец погиб при разгрузке боеприпасов сразу после окончания Второй мировой войны, а мать получала всего два фунта в неделю, работая швеёй. Этого не хватало даже на оплату квартиры, поскольку им выплачивали лишь половину пособия. Джек раздобыл где-то пару морских ангелов, которые в то время были редкостью, заплатив за них 50 фунтов. Это была огромная сумма. В то время на счету в банке у него лежало всего 75 фунтов, заработанных продажей рыбок. Через неделю один из морских ангелов умер. Тогда Джек купил другого, потратив ещё 15 фунтов.
Его дедушка, живший вместе с ними, сказал (Джек как сейчас помнит его слова и дедушкин «кабинет» – угол гостиной, заваленный грудами газет): «Вот теперь-то я узнаю, кто ты у нас такой – оса или пчелиная матка». Старик мало смыслил в биологии, зато прекрасно понимал разницу между глобальными и насущными проблемами, на которую и намекнул внуку. Эти не имеющие отношения к биологии слова запали мальчику в душу.
Морские ангелы дали потомство, и Джек продал приплод за 50 фунтов. Затем, через шесть недель – ещё раз и потом снова и снова. Рыбки принесли ему кучу денег. Дедушкина сентенция определила его жизнь: он стал учёным. Его отец хотел стать раввином, а поскольку Джек был единственным сыном, это обязательство легло на его плечи. Но он махнул рукой на религиозную карьеру. Вероятно, он мог бы открыть зоомагазин, вот только это его тоже не привлекало. Тогда он не очень-то вникал в слова деда, к своему стыду осознав их в полной мере, лишь когда писал эту самую главу. Он оказался отнюдь не «осой», сконцентрированной на антропоцентризме, а «пчелиной маткой» с далеко идущими планами.
В этой истории есть и смешной аспект. Маленький Джек посчитал, что умершая рыбка была самцом, и заменил её, как он думал, другим самцом. Однако впоследствии оказалось, что и умершая, и вновь купленная рыбки были самочками, а выжил как раз самец. В общем, мораль сей басни такова: даже если ты – «пчелиная матка», немного удачи тебе не помешает. Теперь-то совершенно ясно, что джеков дедушка размышлял как раз о том, антропоцентричное или космоцентричное мировоззрение у его внука, то есть волшебник он или «омнианский фундаменталист».
Продолжается ли спор между религией и наукой сейчас, подобно тому, как было после публикации дарвиновского «Происхождения видов»? Почитав газеты, вы можете подумать, что учёные «палят из всех орудий», стремясь покончить с религиозными верованиями.
Без сомнения, антидарвиновские предубеждения существуют в центральных штатах США, в Индонезии и в некоторых других местах. По-видимому, эти настроения берут своё начало не столько в иррационализме, сколько в политике, так как многие из оппонентов Дарвина утверждают, что выдвигают рациональную и научную критику дарвинизма, вроде «концепции разумного замысла». В США их политической целью является стремление обойти норму об отделении церкви от государства и протолкнуть религию в школьную программу под видом научной теории. (Это не только наше с Джеком мнение: так же посчитал и судья Джон Джонс, рассматривавший дело «Кицмиллер против Школьного округа Довер». Он постановил, что преподавание концепции разумного замысла на уроках естествознания нарушает Конституцию.) Идея антропоцентристов состоит в том, чтобы, внедрив антидарвинизм в школы, показать несостоятельность «натурализма», то есть утверждения, что природа прекрасно справляется со всем сама, безо всяких богов.
Именно по данному вопросу дискутировали Олвин Плантинга и Дэниел Деннет в книге «Наука и религия: совместимы ли они?» Это ещё один пример бенфордовского разделения. Пропагандисты концепции «разумного замысла» мечтают распространить антропоцентризм на всё и вся. Им нужно, чтобы эволюцией кто-нибудь руководил. Они пропускают мимо ушей замечание Дарвина о том, что природе не требуется создатель: естественный отбор добивается тех же результатов без каких-либо «замыслов», столь милых человеческому сердцу.
Такие антидарвиновские предрассудки, желание заключить эволюцию в человеческие рамки ни в коем случае нельзя путать с проблемами тех мест на планете, где люди до сих пор живут в средневековой зависимости от религии и где эволюция ещё не сделалась предметом «веры». А также их нельзя путать с бездумной приверженностью религии и «неверием» в эволюцию (равно как в науку вообще), которые свойственны множеству людей, живущих внутри научно-технического социума.
Стойкая приверженность религиозным взглядам была прекрасно объяснена Деннетом и Томсоном. Пусть подобные взгляды основаны на иррациональном убеждении, но некоторым людям представляется, что именно это убеждение и делает их людьми, даря ощущение общности культуры и способствуя личностной самоидентификации. Частично это объясняется тем, что в ходе своей эволюции религии изменялись, всё более и более приспосабливаясь к нуждам своих адептов. Вся их организация и большая часть практической деятельности подстроились под эту цель, а те, кто не смог, растворились в бездне времён. Мало кто сейчас всерьёз верит в Одина или Осириса.
Современные религии верой в богов или в сверхъестественное обеспечивают себя паствой, которая, судя по всему, вполне довольна нахождением под властью иерархов, профессионально истолковывающих их веру. В условиях такой комплицитной связи иерархов и прихожан сама система вероучения практически утрачивает значение, даже если верующие привыкли думать, что именно она во главе всего. Совместная деятельность, вроде песнопений и молитв, а также различные частные обеты дают верующим тёплое ощущение сопричастности. Со стороны любая подобная система представляется вполне гармоничной, если не считать плевков в сторону гомосексуалистов или женщин-епископов. Неудивительно, что рационализму никак не пробиться в те сплочённые круги.
