Робин Хобб - Корабль судьбы (Том I)
Она ощутила полнейшее духовное единение с Моолкином.
— Да! — протрубил он, и для нее это послужило долгожданным сигналом.
Та, Кто Помнит, дохнула своими ядами прямо ему в морду. Он не только не сопротивлялся — наоборот, с готовностью утратил сознание, раскрывая свой разум для восприятия наследных воспоминаний. Она изо всех сил работала хвостом, поддерживая его обмякшее тело. Ей понадобилось предельное напряжение, но все же она начала медленно разворачивать себя и его, так, чтобы шлейф истекающих ядов сделался достоянием вожделеющего Клубка. Она видела краем глаза, как это происходило. Напряженно ожидавшие змеи один за другим коченели… потом начинали непроизвольно работать плавниками, удерживаясь на местах, в то время как их оцепеневшие рассудки распахивались навстречу сокровищнице знаний. Та, Кто Помнит, только знай разевала рот, помогая работе желез, снабжавших ядами ее гриву. А что делать, если приготовленные запасы истощились так быстро, змеев же оказалось так много? Инстинкт повелевал ей остановиться, но она не слушала его и продолжала трудиться, безжалостно истощая себя ради других.
Она пришла в себя, смутно расслышав голос Моолкина. Он что-то говорил ей. Теперь уже он бережно поддерживал ее, беспомощную, обессилевшую. И плыл с нею вперед, промывая ей жабры.
— Довольно, — сказал он ей ласково. — Довольно. Теперь отдыхай, Та, Кто Помнит… Твой долг исполнен. Отныне мы не просто Клубок Моолкина. Мы — Помнящие!
Ей так хотелось немедленно заснуть, но все же она сочла необходимым предупредить их:
— Я пробудила еще кое-кого… Ту, серебряную. И она утверждает, будто она нам родня. Признаться, побаиваюсь я ее… Но как бы она не оказалась единственной, кому известна дорога к нашему дому!
Морские змеи кишмя кишели в воде. Кеннит провел немало лет на палубе корабля, но и ему ни разу не доводилось видеть подобного зрелища! Это их голоса подняли его на ноги еще до рассвета. Они вплотную окружили его живой корабль. Они выставляли из воды громадные гривастые головы и любознательно рассматривали судно. Они то проносились под самым форштевнем «Проказницы», то следовали за ней. Их тела переливались на утреннем солнце совершенно немыслимыми красками. Круглые глаза так и мерцали.
Выйдя на бак, Кеннит немедленно сделался мишенью десятков немигающих взглядов. Что же до носового изваяния — Молния вела себя со змеями как равная. Змеи высовывались из воды, рассматривая ее буквально нос к носу. Одни проделывали это молча, другие принимались свистеть или трубить. Молния начинала петь в ответ, и тогда взоры обращались на Кеннита, а у него принималась немилосердно чесаться утраченная нога: как-никак, ее когда-то оттяпала морская змея. Все же пиратский капитан владел собой в достаточной мере, чтобы не сходить с места и улыбаться в ответ.
Команда у него за спиной продолжала обычную работу на палубе и на снастях — но с утроенной осторожностью. И так мало радости лететь с высоты в воду, а тут еще и зубастые пасти! Мало ли что они не проявляли ни малейшей враждебности по отношению к кораблю! Ревущие и кувыркающиеся морские гиганты и не нападая могли кого угодно вогнать в трепет. Да, кого угодно, но только не Этту. Молодая женщина, похоже, оставила всякий страх перед ними. Она перегибалась через поручни и смотрела во все глаза, любуясь неожиданной свитой корабля, щеки так и горели от волнения и восторга.
Уинтроу стоял за спинами Кеннита и Этты, скрестив на груди руки.
— Что они говорят тебе, корабль? — спросил он наконец. — И что ты им отвечаешь?
Молния оглянулась и наградила юношу высокомерным взглядом. В следующий миг Кеннит заметил, что Уинтроу вздрогнул как от удара. Его лицо залила внезапная бледность, колени стали подламываться, он попятился от фальшборта. А потом и вовсе ушел с бака — молча, пошатываясь, глядя в никуда. Кеннит хотел было потребовать объяснений, но по зрелом размышлении счел за лучшее промолчать. Он еще не успел сколько-нибудь хорошо познакомиться с Молнией, а потому всего более страшился ее оскорбить. Впрочем, любезная улыбка ни на миг не покинула ее лицо. Она проговорила, обращаясь к Кенниту:
— То, о чем они говорят, не имеет никакого касательства к людям. Они рассказывают о своих змеиных мечтах, а я их уверяю, что и у меня то же самое на уме. Вот и все. Теперь ты можешь выбирать добычу, капитан Кеннит, и они загонят ее для тебя, как стая волков, отбивающая от стада оленя. Скажи только, куда мы направимся, — и все, что встретится на пути, само упадет тебе в руки, словно перезревшее яблоко!
Это предложение было брошено самым обыденным тоном, как нечто малозначительное, и Кеннит сделал честную попытку воспринять его с должным хладнокровием, но тут же догадался, что оно в действительности означало. Ему на разграбление отдавались не просто любые встречные корабли, но целые города, а может быть, даже страны. Чтобы понять это, достаточно было вообразить, как его радужная свита затевает игры в гавани Удачного. Или принимается скакать и трубить перед причалами самой Джамелии… В их власти начисто прекратить всякую морскую торговлю во Внутреннем Проходе, и они сделают это по его, Кеннита, слову. С легкостью.
Молния попросту вручала ему власть над всем побережьем.
Чем не королевская корона?
Она следила за ним искоса, но очень внимательно. Она-то очень хорошо понимала глубинный смысл своего предложения. Он подошел на шаг ближе и ответил тихо, чтобы слышала только она:
— Но какова должна быть отплата? Только ли «то, что я попрошу, и когда я попрошу»?
Ее алые губы весело улыбались.
— Вот именно, — кивнула она.
Прочь сомнения, решил Кеннит. Время сомневаться прошло.
— Ты это получишь, — сказал он.
— Я знаю, — был ответ.
— Да что с тобой такое? — спросила Этта сердито. Уинтроу изумленно вскинул глаза:
— Прошу прощения, не понял?
— Прощения он просит! — возмутилась Этта и добавила несколько крепких слов, указывая на игральную доску на низком столике между ними. — Сейчас твой ход, между прочим! И ты думаешь над ним уже целую вечность. Я петлю для пуговицы успела обшить! А ты сидишь и сидишь… Лампу созерцаешь. Вот я и спрашиваю, что с тобой происходит? Ты вообще последнее время какой-то… неотождествленный.
Это словечко она почерпнула в книге по философии. Уинтроу мог бы ответить ей, что его рассеянность происходила от величайшего сосредоточения на одной-единственной мысли. Он предпочел передернуть плечами.
— Последнее время мне начало казаться, что я больше не нужен.
Она ядовито хмыкнула:
— Только последнее время? Да ты всегда был бесполезен, мой юный святоша. И почему это вдруг начало тебя беспокоить?
Хороший вопрос. В самом деле, почему? С тех самых пор, как Кеннит завладел кораблем, Уинтроу даже не значился в судовой роли[10]. Он не был ни юнгой, ни даже личным слугой капитана — вообще как бы никем, а уж его притязания на обладание кораблем вовсе никогда всерьез не рассматривались. Дел, правда, у него из-за этого не убавлялось. Кеннит ежечасно давал ему какие-нибудь задания, требовавшие и рук, и ума. Однако Проказница составляла жизнь его сердца. «Поздновато же я это понял», — мрачно думал Уинтроу. Действительно, поздновато же до него дошло, что именно связь с Проказницей была стержнем всей его жизни, главной целью каждого дня на борту. Он, Уинтроу, был ей необходим, и Кеннит использовал его как мостик между нею и собой. А теперь ни капитану, ни кораблю не было в нем надобности. По крайней мере, существо, присвоившее тело Проказницы, никоим образом в нем не нуждалось. Скорее наоборот — Молния с трудом выносила его. Последний раз, помнится, она отвадила его так, что голова до сих пор ныла…
А вот свое исцеление он припоминал смутно. Наверное, оттого, что потом ему немало дней пришлось проваляться на койке. Он мог только лежать и смотреть, как движется по стенке каюты солнечный луч из иллюминатора. Даже думать не было сил. Слишком быстрое заживление попорченного ожогами тела вычерпало его буквально до дна. Этта приносила ему еду и питье… и книги, остававшиеся нераскрытыми. Однажды она пришла с зеркальцем, думая тем самым подбодрить его. Он посмотрел в зеркальце и увидел, что его тело вправду восстановилось по слову капитана. Даже рабская татуировка, наложенная отцом, постепенно исчезла со щеки. Она бледнела и бледнела день ото дня, пока совсем не пропала. Так, как будто никогда и не было там портрета Проказницы.
Уинтроу знал: на самом деле все сделал корабль, а Кеннит лишь явился орудием. Это было необходимо, чтобы его продолжали считать чудотворцем. А ему, Уинтроу, следовало уразуметь, что она и без его согласия сделает с ним все, что угодно. Молния только не восстановила его утраченный палец, и бесполезно было гадать, превосходило ли это ее возможности или она нарочно так поступила. А вот зачем она стерла с его лица образ Проказницы, было, наоборот, очевидно.
