Вера Огнева - Возвращение к себе
И попятился, сохраняя на лице задумчиво-озабоченное выражение.
Толи стража разбрелась, толи ужинали, но ожидать в узком скудно освещенном коридоре, по которому гуляли сквозняки, пришлось долго. Конь тревожно всхрапывал, прядал ушами, переступал, гоняя подковами эхо по узкой каменной щели.
Потом графа Парижского вежливо, но плотно окружили с четырех сторон и повели. Во двое забрали коня. Стук копыт удалился в сторону пахнувших сеном и навозом построек. Хозяина повели по переходам, узким коридорам и сводчатым галерейкам в обход больших залов. Оттуда неслись шум, крики, лай, звон. Пир.
Путь Роберта лежал в обход.
Пир не для таких как он. Для других: приглянувшихся, осевших в чести. Там играют менестрели, там пьют, поминают героев крестоносцев. Кто же сейчас забудет их помянуть?! Отстоявшие Гроб Господень, но не вернувшиеся домой…
А кто вернулся - в обход. Мимо, чтобы не тревожили. Мало ли чего вам обещали, когда вы уходили? Вы пошли своим путем, жизнь - своим. И не лезьте в нее! Вам место в легендах, в красивых песнях.
Его оставили в длинной узкой зале без единого окна, но со многими дверями.
Низкий перекрещенный балками потолок делал ее похожей на сенной сарай. Пол чисто метен. Кованые сапоги громко вызвонили хозяину, осевшему в кресле с высокой резной спинкой, о приближении гостя.
Филипп I король франков и, остановившийся в пяти шагах рыцарь, наблюдали друг за другом. Пламя факела колыхалось на сквозняке. Свет приплясывал, выхватывая из тени блеклые на выкате глаза монарха, плотно сжатые губы, ряд черных отметин на лбу, изрытый, поблескивающий свежими язвами рубец поперек щеки.
После отлучения от церкви, король не только потерял способность излечивать других - сам весь покрылся коростами. Шептали: 'Кара Господня'. В воздухе держался тяжелый сладковатый запах. Ни смолистый факельный дух, ни благовония не могли перебить смрада.
Король молчал. Роберт коротко кивнул. Колено преклонять не стал - не мог себя пересилить.
- И это вся благодарность? - прозвучало от трона. - Я выкупил тебя у неверных.
- Ты потребовал очень высокую цену за свою помощь, без которой, кстати, можно было обойтись. Мои друзья вполне могли обо мне позаботиться.
- Как я мог?! Ты же мой родственник. А как же королевское достоинство? Оно бы сильно пострадало, передай я заботу о тебе чужим. Что же касается цены… ты ведь поставил свою подпись, значит, цена не казалась тебе там, в плену, такой уж большой.
- Ты меня вынудил, не оставив другого выхода.
- Поздно сокрушаться. Сделка заключена на пергаменте, то есть - законна.
Остальное никого не интересует.
- Ты забыл, что когда Папа посылал нас в Поход, он гарантировал сохранение имущества. Я пошел и воевал не хуже других, и что в итоге?
- Кто послал? Папа? Вот с него и спроси. А я тебя туда не посылал. Если придерживаться буквы закона и традиций, ты вообще ушел по своей воле, по прихоти, не испросив у меня соизволения. Чего же ты хочешь сейчас? Чтобы я вернул тебе графство? Никогда! Твой отец и ты разорили земли своего лена. Все замки свои укрепляли! Против кого? И младенцу понятно, что вы хотели воспользоваться правом кровного родства! Руки тянули к трону!
- Ты ошибаешься. Мы никогда не помышляли о верховной власти.
- Так я тебе и поверил. Нет человека, который не мечтал бы о ней. Каждый хочет подняться хоть на ступеньку да выше, хоть на воробьиный скок. На волосок!
Загрести, сколько поместится в руках. А нарушать вечный порядок королевской власти, не позволено никому. Так что, я совершил благодеяние для королевства, поменяв графа Роберта на… графа Роберта.
Когда подошел тот, второй, Роберт не заметил. С последним словом монарха из мрака вычленилась темная долговязая фигура, приблизилась, вольно облокотилась о королевское кресло.
Черты лица почти не изменились. Сводный брат, бастард, смотрел уверенно и надменно. Капризный рот кривила улыбка.
Роберт-первый переводил взгляд с короля на Роберта-второго. Договорились? Пауки!
Договорились! И уже, наверное, давно. Значит, приговор окончательный…
Чудовищная истина, перестав быть предположением, перетекла в факт. Укоренилась:
Роберта предали и продали.
И еще что-то, какая-то догадка, но она ускользнула, пропала заслоненная оскорблением, с каким нельзя жить - только умереть.
Вид этих двоих, что рядышком стояли, переливаясь один в другого, расслоился, и поплыл перед глазами, погасил, еще теплящуюся искру надежды убедить, настоять, потребовать, наконец!
Отлученный, покрытый язвами, безобразный живой мертвец, должно быть, много лет ждал такого случая. Не именно такого, но чего-то подобного. Случая убрать его, Роберта, как убирают фигуру с доски в мудреной индийской игре, а заодно превратить бастарда в ферзя.
Дышать стало нечем, будто рабский обруч затянули на шее до синюшного отека, до удушливой пелены.
Не сорваться!
В приоткрытые двери наблюдают. Стоит кинуть руку на эфес, набегут или снимут стрелой из лука. С самого порога сведенными лопатками, Роберт чувствовал нацеленную в спину смерть.
Он развернулся и пошел, почти ничего перед собой не видя. Как по узкому коридору.
Впереди, в конце длинного размытого рукава отсвечивала дверь. Добраться до нее, высадить, чтобы схватить забитыми вонью легкими холодного, чистого, - если осталось еще что-то чистое на свете, - воздуха…
С шага сбил окрик Филиппа:
- Ты мне должен. Верни двадцать марок.
Роберт споткнулся. Голова кружилась так, что он чуть не упал. Удержался, обернулся…
Ах, да! Вернуть. Он забыл, ему напомнили.
Трясущейся рукой но сорвал кошель и бросил на середину залы:
- Тут тридцать.
- Тридцать?
- Серебряников!
Больше никто не окликал. Все быстрее и быстрее… или так казалось? Роберт вышел, выбежал, пронесся, рассыпно звеня кольчугой, на улицу. Ветерок холодными пальцами охватил мокрый затылок.
Человек прижался лбом к прохладной, неровной, в мелких пупырышках стене и замер.
Мир обрушился. Его Роберта. Его, графа Парижского, мир. Не было ошибки, не стало надежды, не осталось жизни ни на воробьиный шаг.
Лечь бы у этой стены на холодные каменные плиты, скрутиться в комок, чтобы утробный вой, готовый вырваться из глотки, затих, растекся; чтобы челядь, стража, прихлебатели не увидели, не услышали, не поняли.
На мгновение мозг затянула пелена беспамятства.
Сзади ухватили сразу несколько рук, завернули локти, на голову накинули плотный рогожный мешок. Пыль забила рот, на зубах заскрипело. Руки за спиной туго скрутили, и быстро поволокли в неизвестность.
