Стивен Кинг - Извлечение троих
Но потом зрение его прояснилось, и он понял, что сотворил этот придурочный: снял у копов пистолеты и нацепил их себе на пояс. При костюме и галстуке зрелище должно было выйти совсем уже смехотворным, но Толстяку Джонни почему-то было не до смеха.
— Ключ от браслетов на стойке. Когда ополченцы очнутся, они тебя освободят.
Он взял бумажник, открыл его и, что самое невероятное, выложил на прилавок четыре двадцатки.
— Это за боеприпасы, — сказал Роланд. — Твой револьвер я разрядил. Когда я отсюда уйду, я их куда-нибудь выкину, эти патроны. Думаю, что при незаряженном револьвере и при отсутствии бумажника им будет весьма затруднительно обвинить тебя.
Толстяк Джонни тяжело сглотнул. Очень редко случалось так, что он не мог ничего сказать из-за полной потери дара речи, но это был как раз тот случай.
— Теперь, где тут ближайший… — Пауза, — …ближайшая аптека?
Внезапно Толстяк Джонни все понял. По крайней мере он так подумал, что понял. Этот тип, конечно же, наркоман. Вот где собака, как говорится, порылась. Понятно теперь, почему он такой странный. Накачался, должно быть, уже прилично.
— Есть тут одна за углом. В половине квартала по Сорок Девятой.
— Если ты мне сейчас солгал, я вернусь и пущу тебе пулю в лоб.
— Я не лгу! — закричал Толстяк Джонни. — Клянусь Богом-Сыном и Богом-Отцом! Всеми святыми клянусь! Здоровьем мамы…
Но тут дверь захлопнулась. Толстяк Джонни умолк и постоял еще пару минут молча, не в силах поверить, что этот шизик ушел.
Потом он как можно быстрее обошел прилавок и бросился к двери. Повернувшись к ней спиной, он принялся шарить вслепую, нащупывая замок. Ему пришлось изрядно еще повозиться, чтобы закрыть дверь и на засов.
Только тогда он позволил себе присесть — точнее сказать, медленно опуститься на пол, — задыхаясь и мысленно обещая Всевышнему, равно как и всем святым его и ангелам, что прямо сегодня он сходит в церковь Святого Антония, сразу, как только первый из этих свиней очнется и откроет наручники. Он собирался исповедоваться, покаяться и причаститься.
Толстяк Джонни хотел очиститься перед Богом.
Сегодня он, мать твою, чуть было не загремел пред Его очи.
11Заходящее солнце опустилось дугою над Западным морем и уже сузилось до яркой полоски на горизонте, которая резала Эдди глаза. Если долго смотреть на такой свет, можно вполне заработать ожог сетчатки. Это и много еще чего интересненького он узнал в средней школе, где ему дали достаточно знаний, чтобы он сумел потом заполучить работу бармена с неполным рабочим днем, а заодно и обзавестись интересным хобби: полный рабочий день носиться по городу в поисках героина и баксов, чтобы его купить. Но Эдди все-таки продолжал смотреть. Очень скоро ему будет уже все равно, есть у него там ожог или нет.
Он не стал умолять эту ведьму. Во-первых, все равно бесполезно. Во-вторых, раз бесполезно, то зачем еще унижаться. Он и так прожил жизнь унизительную, так что незачем унижать себя еще больше в последние ее минуты. Больше у него ничего не осталось — только несколько минут. Все закончится, когда эта узкая полоса света скроется за горизонтом и придет время омаров.
Он давно перестал надеяться на то, что случится чудо и Одетта вернется в самый последний момент, как, впрочем, и на то, что Детта все-таки сообразит, что, если Эдди умрет, она почти наверняка застрянет в этом мире уже навсегда. Еще пятнадцать минут назад он тешил себя надеждою, что она просто решила его попугать; теперь надежды его иссякли.
Ну, это все-таки лучше, чем медленное удушение, утешал он себя, но, насмотревшись за столько дней на этих мерзостных омарчиков, он уже не был уверен в том, что же на самом деле лучше. Он очень надеялся, что сумеет умереть без воплей. Вряд ли это вообще возможно, но он все-таки постарается.
— Сейчас они выползут, беленький! — завизжала Детта. — Сейчас-сейчас! Славный сегодня их поджидает ужин, такого они еще не едали!
Все это — не пустые угрозы, чтобы просто припугнуть. Одетта не возвращалась… не было и стрелка. Это последнее обстоятельство и добило его. Он был на сто процентов уверен, что за время этого долгого перехода по пляжу они с Роландом сделались… ну, скажем, товарищами, если не братьями, и что Роланд хотя бы предпримет попытку его спасти.
Но Роланд не приходил.
Может быть, это не потому, что он не хочет прийти. Быть может, он просто не может. Он, может быть, умер, или его пристрелил охранник в аптеке… вот черт, это будет большая хохма, если последнего в мире стрелка прикончит какой-нибудь жлоб из службы охраны!.. или он попал под машину. Быть может, его уже нет в живых, и дверь исчезла. Быть может, она поэтому так оборзела. Потому что терять ей нечего.
— Сейчас повыползут! — крикнула Детта, и Эдди увидел, что ему больше незачем переживать о своей сетчатке, потому что последние отблески солнца скрылись за горизонтом, оставив после себя лишь бледные блики.
Он уставился на море, а в глазах его постепенно гасло отражение последнего света дня. Эдди ждал, когда первые омары выползут на берег из волн.
12Эдди попытался отдернуть голову, но не успел. Омар отхватил клешней кусок мяса с его лица, превратив левый глаз в студенистую массу и обнажив кость, сверкнувшую в сумерках белым пятном… а Воистину Гадкая Тетка расхохоталась…
Прекрати! — приказал себе Роланд. Думать так — это хуже еще, чем беспомощность: это просто безумие. И вовсе не обязательно, что так все будет. Быть может, еще есть время.
И время было еще. Пока. Когда Роланд в теле Джека Морта шагал по Сорок-Девятой, размахивая руками, не отрывая целеустремленных глаз от вывески «АПТЕКА» и не обращая внимания на взгляды прохожих и на то, как они шарахаются от него, в мире Роланда нижний край солнца еще не коснулся линии горизонта, там, где море сливается с небом. Это случится только минут через пятнадцать. Если для Эдди настанет время мучений и боли, оно пока еще впереди.
Хотя Роланд не стал бы с уверенностью утверждать. Он знал только, что время в обоих мирах движется с разною скоростью, и там сейчас больше времени, чем здесь, и хотя здесь солнце пока высоко, тешить себя надеждой, что и там до заката еще далеко, было бы непростительною ошибкой… а для Эдди — вообще смертельной, ведь тогда ему предстоит погибнуть в невообразимых муках, которые Роланд снова и снова, сам того не желая, пытался себе представить.
Он едва себя сдерживал, чтобы не оглянуться и не посмотреть, как там дела. Но он не осмеливался. Знал, что нельзя. Нельзя.
Голос Корта бесцеремонно ворвался в его размышления: «То, что ты можешь держать под контролем, держи под контролем, слизняк. Пусть все остальное, тебе неподвластное, идет, как идет. И если тебе суждено потерпеть поражение, прими его, но с оружием в руках».
