Игорь Федорцов - Камень, брошенный богом
— Прямо таки и наплачусь, — возмутился я предсказанию. Где ты видела плачущих героев? Слышь, ровесник мамонтов!
— Дойдет и до этого, — не хорошо как-то сказала бабка.
— Сеньора Прево, если вы прорицаете, то уж давайте, о чем хорошем. Деньги, славу…
— А нужны ли тебе деньги и слава?
— А что присоветуете? Ходить с шарманкой по дворам? Знавал я одного такого. Карло звали, а сынка Буратино.
— А хоть и с шарманкой. Все польза. А так под ногами путаешься да людей с пути сбиваешь.
Разговор со старой вогнал меня в хандру. Есть же у людей манера тыкать молодое поколение носом в дерьмо. Хороша наука, да не впрок. Недоросли не умнеют, следовательно, и дерьма меньше не становится.
— Учту критику, — пообещал я. — Вы мне лучше вот что проясните…
— Про Маршалси? — угадала она. — Двое братьев полюбили одну девушку. Не чего путного из этого не получилось.
— Подозреваю, обнесли нашего знакомца.
— Выбор девушки склонялся в пользу младшего, тогда старший подстроил брату дуэль. А потом… Многого можно добиться, числясь в миньонах[80]. И теперь один гофмаршал, а второй…, — бабуля потянулась за мундштуком.
— Дрянная история.
— Теперешняя не лучше, — бабуля оценила меня взглядом. — Долго ль прятаться будете…
— Как сказал бы наш бард, колокол Первой Септы возвестит о начале пути. Не одолжите лошадок в дорожку?
— Одолжим, — не задумываясь, пообещала Прево. — Это все?
— Ну, если вы сможете пособить с пропуском…
— Куда?
— В Ожен, — ядовито усмехнулся я, больно хотелось бабку уязвить.
— Проще простого, — ответила бабка. — Подай шкатулку с комода.
Я подал бабке требуемое. Шкатулка была размером с дорожный чемодан и весила с четверть центнера.
Прево порылась в чреве ящика, перебрала несколько свитков и один, перемотанный тесемкой с печатью, протянула мне.
— Как просил. Гардкорп[81] прилагается.
— Не похожа! — не поверил я, забирая бумагу.
— Подорожная к святым мощам Братти.
— И что мне с того? — попросил я разъяснений.
— Еретик везде еретик, — покачала головой Магда. — Это бумага паломника. Того кто собирается, поклониться мощам Братти, прежде, чем отправится жить в Пустошь, в Вестерботтен.
— Опять не понял? — отрицательно замотал я головой.
— Мощи Братти находятся в Ожене, в храме Праведников Троицы, — произнесла добрая бабушка Магда с нажимом.
— Что ж, — поклонился я старухе, пряча свиток. — Благодарю!
— Не сильно усердствуй в благодарности, — попридержала меня старуха. — Бумага фальшивая. Отменного качества, но фальшивая.
— Тем более спасибо, — понимающе улыбнулся я. — За предупреждение.
На следующий день, получив в качестве подарка повозку с тентом и попрощавшись накоротке, мы покинули Тиар, в котором наши мечтам не суждено было сбыться. Впредь урок, не загадывать. Экспромтом получается лучше.
— Знаете басню о лисе и винограде? Раз не достать, знать, зелен, — горевал я, оглядываясь на Город Разбившихся Надежд.
— Не бередите рану, — отозвался Маршалси, валявшийся в повозке на травяном тюке и потягивающий кларет через соломину. — Она еще свежа. Ого! Кажется, я скоро составлю нашему поэту компанию. Амадеус как ты относишся к конкурентам по гильдии?
— С уважением, — ответил бард, строча в тетрадь со скоростью хорошего стенографиста. — Если они не донимают глупостями.
— Вирхофф, где у нас запланирован привал? — провокационно спросил Маршалси. Видно мысль о бесполезно потраченном времени не давала покоя его деятельной натуре.
— Паломникам не к лицу праздное увеселение, — погрозил я ему пальцем.
— В Ожене то не попьешь и не побуянишь, — продолжал агитировать идальго. — И в пригороде Жриц на каждом шагу по пять на одного, и нравственность блюдут строже, чем в иной женской гимназии.
— Пост нам не повредит. Как считаешь Амадеус, — призвал я на помощь молодое поколение.
— Пост? — оторвался от написания бард и, покусывая кончик карандаша изрек. — Излишества, как и воздержание, есть крайние точки человеческой глупости.
— Спел бы лучше, — попросил его Маршалси не в силах слушать заумь от сопливого музыкантишки. — Лет тебе сколько, что б понимать в излишествах и воздержаниях?
— Неважно сколько лет, важно понимание сути сих вещей, — продолжал философствовать бард.
По правде сказать, бард изменился. Он больше не походил на мальчика с широко распахнутыми от удивления глазами. Скорее на юнца, всматривающегося в окружающий мир.
— Это ты в библиотеке вычитал? — спросил Маршалси Амадеуса.
— Нет. Собственные рассуждения.
— Ты рассуждай, но помни, — предупредил его идальго. — Многие из рассуждальщиков угодили на кол.
Амадеус пожал плечами и, отложив тетрадь, взялся за инструмент, подарок Соль.
— Желательно повеселей, — заказал Маршалси, откидывая соломину и прикладываясь к горлышку.
— Может, вы сыграете, — вдруг попросил меня Амадеус.
— Пусть правит, — отказал за меня идальго. — А то завезет невесть куда.
— Петь не мое ремесло, — ответил я барду. — Да и как справедливо заметил наш капитан, не тот расклад надрывать голосовые связки. Ты уж сам. Я гляжу новую тетрадь начал.
— Сеньора Соль попросила написать, что-нибудь для нее, — не убедительно соврал Амадеус.
— Повеселей! — повторил просьбу Маршалси.
Амадеус задумался, беспорядочно перебирая струны.
— Только не кошачью мазурку, — направлял выбор барда Маршалси.
Как тяжко мне, в пути за мигом миг,
Не ожидая дальше ничего,
Отсчитывать уныло, сколько лиг
Отъехал я от счастья своего.
Усталый конь, забыв былую прыть,
Едва трусит лениво подо мной, —
Как будто знает: незачем спешить
Тому, кто разлучен с душой родной.
Хозяйских шпор не слушается он
И только ржаньем шлет мне свой укор.
Меня больнее ранит этот стон,
Чем бедного коня — удары шпор.
Я думаю, уныло глядя вдаль:
За мною — радость, впереди — печаль.[82]
Мы выслушали его. Вчерашний мальчик подрос.
— В вас проявляется нездоровая талантливость, — озабочено обратился я к удивившему нас барду. — Помните, настоящее мстительно. Оно недолюбливает метящих в гении. И вот что… Не злоупотребляй словом "последнее".
— Совершенно справедливо, — поддержал меня Маршалси.
Амадеус в ответ заиграл марш. На слова он решил, не тратится.
