Picaro - Ученик
– Не за что, – забрав флягу, Урс запил еду вином. – Я так и подумал, что здесь вас нормально не покормят. Поэтому пришел. Да и поговорить хотелось.
Его собеседник перестал жевать. Осторожно спросил:
– О чем поговорить?
Паренек неопределенно ответил:
– Обо всем.
Протянул флягу соседу. Тот взял, хорошенько отпил. Заел колбасой. Снова глотнул вина. Лицо юриста расслабилось, взгляд, оставив Урса, блуждал по сторонам. Фон Бакке вздохнул.
– Да, – сказал он, беря вторую колбаску, – поговорить есть о чем. Столько всего произошло. Я, когда тебя увидел, подумал, показалось. Но присмотрелся и понял, что не ошибся. Очень удивился.
Он замолчал. Урс краешком глаза заметил, как юрист бросил на него быстрый, но внимательный взгляд. Затем Бакке с деланным воодушевлением произнес:
– Ты – молодец: правильно, что сбежал. Не знаю, как тебе удалось, но если бы ты остался в городе… Не сидел бы сейчас живым.
Сделав над собой усилие, прочистив кашлем сжатое внезапной спазмой горло, Урс спросил, присутствовал ли адвокат при казни матери?
– Нет. Не пошел, – отрывисто ответил мужчина.
На его лице вновь проступил страх. Но это был страх перед прошлым, воспоминаниями. Хорошенько выпив, он передал флягу протянувшему руку Урсу. Медленно, подбирая слова, продолжил:
– Вальбах тоже не ходил. Хочу сказать… Может тебе будет от этого легче, не знаю. Фрау Анну сожгли мертвой. Бедняжка ничего не почувствовала – она умерла еще в тюрьме.
Урс откусил колбасы, задвигал челюстями. Горло опять перехватило и, едва не подавившись, он выплюнул непрожеванный кусок в костер. С силой, глубоко всадил в бревно нож, которым резал еду. Сбоку послышался горестный вздох. Пробормотав "за упокой невинной души", юрист забулькал вином. Потом выпил Урс и вернул флягу:
– Можете допить, что осталось – я больше не буду.
– Спасибо.
Некоторое время они молча ели, точнее сказать, ел и пил фон Бакке – паренек сидел, втыкая и выдергивая из земли нож. Сейчас ему хотелось уйти, но нужно было еще о многом расспросить.
– Я за свою практику, – начал юрист, – всякого насмотрелся, но такого суда, как над твоей матерью, не видел. К сожалению, клянусь Господом Всемогущим, – голос говорившего приобрел нотки горькой торжественности, – я был бессилен что-либо сделать. Как только дело попало в руки этой сволочи Сервиуса – все! Обвинения в колдовстве и ереси подлежат рассмотрению церковного суда. А после того, что случилось с Джорданом – весь город словно с ума сошел. Слушай, ты-то как спасся?
– Удрал, – коротко ответил Урс. – Пошел за справедливостью в Годштадт да не дошел.
Собеседник кивнул:
– Правильно. Какая тут справедливость. Хорошо, что началась война, и всем стало не до тебя.
Фон Бакке громко зевнул. Потер глаза. Нахмурившись, спросил, под каким именем записался в наемники Урс?
– Надеюсь, не под своим? Мевельский магистрат, прево курфюршества, церковные власти – ищут тебя. Как колдуна и прислужника дьявола. Если бы в отряде узнали…
Урс выдернул из земли нож, вытер тускло блеснувшее лезвие о штанину. Юрист замолчал. Даже не глядя на него, паренек чувствовал, что тот напрягся, готовый в любой момент броситься наутек. Стараясь не делать больше резких движений, ученик отрезал кусок хлеба:
– Ну и что бы было? Меня бы выдали?
– Да.
Урс пристально посмотрел на собеседника:
– Даже сейчас, когда Уррен возмутился, а я сражаюсь на стороне императора?
– Дела о колдовстве находятся в ведении церковной комиссии по ереси, – сухо пояснил юрист. – А ее комиссары подчиняются только верховному первосвященнику. Война тут не при чем. Узнай твой капитан о процессе в Мевеле…
– Ясно, – перебил Урс. – Но вам-то известно, что я, моя мать, Ганс… и остальные были невиновны. Нас оклеветали.
Некоторое время фон Бакке молчал. Потом жестко сказал:
– А что толку? Мы с Вальбахом сделали все, чтобы вам помочь, и сами еле живы остались. Я – дворянин, магистр права – попал в лапы какого-то ублюдка с большой дороги…
Забыв про Урса, юрист, захлебываясь от возмущения, начал рассказывать, что происходило в Мевеле последние месяцы. Бывшему пленнику было необходимо выговориться, и паренек благоразумно молчал. Внимательно слушал торопливую и злую речь. Выходило, что после процесса над "ведьмами", мевельцы буквально сошли с ума. Отец Сервиус, про схватку которого с Дьяволом, принявшим обличье черной собаки, ходили невероятные рассказы, – завладел умами и сердцами горожан. Его проповеди собирали тысячные толпы, а когда монах шел по городу, встречные опускались на колени и умоляли благословить их. Из соседних деревень, Мабаха, Рухта и даже столицы курфюршества в Мевель повалили желающие увидеть победителя Дьявола – простого служителя церкви, ставшего чуть ли не святым при жизни.
А затем произошли события в Годштадте.
– Я знал, что Рейхстаг добром не кончится, – брызгал слюной разгорячившийся рассказчик. – Курфюрст Леопольд очень хотел, чтобы его избрали императором. Не вышло – поднял мятеж. И не забыл к нему хорошо подготовиться: Лига не на пустом месте появилась.
Однажды вечером в дом мессира Вальбаха, где находилось отделение Коммерческого банка, явились трое посланников магистрата: новый прево – бывший секретарь Фогерта, советник Бугге и отец Сервиус. С собой у них имелось постановление городского судьи – старого колпака Паскаля фон Шонхельма. Согласно его решению, на все деньги и бумаги банка налагался временный арест. Дом, в котором были расположены контора и денежное хранилище, брался под усиленную охрану. Дескать, в Мевеле неспокойно: имперские граждане по наущению чужеземцев готовятся с оружием выступить против княжеской власти.
Дважды перечитав постановление судьи, фон Вальбах побагровел от гнева.
– Я думал, его удар хватит, – заметил юрист. – Хотел остановить, прежде чем наговорит глупостей, но не успел.
Словно боевой конь, которому вонзили в бока шпоры, рыцарь закусил удила и понес. Назвал слухи о мятеже "вздором, бабьими сплетнями, клеветой", а членов магистрата – "дураками и предателями". Швырнул постановление прево и предложил засунуть бумажку в задницу Шонхельму.
– Я знаю, чего вы на самом деле хотите, и не дам себя ограбить! – заорал Вальбах. – Никто не смеет указывать, что мне делать с деньгами и конторскими книгами.
Потом мессир выставил незваных гостей за ворота: расчетливость банкира окончательно уступила место рыцарской гордости и храбрости. Те ушли, но отец Сервиус предупредил, что неподчинение властям – есть неповиновение Господу. А презренный металл не стоит и капли пролитой крови.
