Элеонора Раткевич - Рукоять меча
– Зачем? – искренне удивился Вайоку. – Разве ты и так уже мало наказан?
От неожиданности у Кэссина разом заломило переносицу.
– Ты ведь расстроился, когда ступку сломал, – простодушно продолжал тем временем Вайоку. – И ты всю ночь работал. Целая ночь тяжелого труда и собственное огорчение. Неужели тебе этого мало?
Кэссин уставился на старичка лекаря, как на некое чудо природы. Да нет, не лукавит Вайоку. Для него слова «наказать – значит простить» – пустой звук, да и только. Если он их и вообще слышал. Он и в самом деле не понимает, к чему Кэссин клонит. Хлопает наивно седыми ресницами – и ничегошеньки не понимает! Еще и сочувствует провинившемуся, старый гриб! Да под каким кустом ты вырос, простофиля?!
– Ты больше ступок не ломай, – попросил его Вайоку, – вот и ладно будет. А сейчас иди поешь, пока не остыло.
И тут Кэссин захохотал. Он задыхался от смеха, по лицу его текли слезы, но он не мог остановиться.
Ибо старичку лекарю было совершенно безразлично, кто тут главный и какому уложению о наказаниях какой проступок соответствует. Он не только не понимал – не замечал даже всей той мути противоестественных отношений между людьми, которой так тщательно пичкал когда-то Кэссина Гобэй. Этот старый гриб был естественным, как… как старый гриб! И видел он лишь свершившиеся факты, а не повод для установления господства: ступка разбита, ученик огорчен, работа выполнена, завтрак горячий…
Кенет в свое время немало потрудился, вышибая из Кэссина дурь. От большей части мысленного непотребства Кэссин освободился, и именно благодаря его усилиям. Опять же похороны Тагино и закаменевшее лицо короля Югиты, молча стоящего возле могилы… но все же где-то в потаенных уголках сознания Кэссина еще таилась сладостная отрава, еще пряталось тление. Простодушие старого лекаря сверкало подобно водопаду – и этот могучий водопад обрушился в самую сущность Кэссина, низвергся в его душу и разом промыл ее дочиста.
Окончательное освобождение настолько потрясло Кэссина, что ликующий хохот сам собой исторгся из его уст. Он все смеялся и смеялся – и над своей прежней жизнью, так бездарно растраченной, и над своим недавним непониманием – подумать только, ведь он считал, что это Вайоку ничего не понимает!
А вслед за освобождением пришла сила – сила его магии. Не успел еще отзвучать хохот Кэссина, как его единение с собственной магической силой завершилось. И Кэссин, едва отдышавшись, вновь захохотал: как же он мог не видеть, не замечать, не понимать, что она всегда была с ним! Так вот где его место средоточия – на окраине Ремесленки, в жилище старого чудака лекаря, в ветхом домике со скрипучими половицами! Вот как он обрел свою магию – накрывая на стол, пропалывая огород и бесконечно сортируя целебные травки. Ну не смешно ли?
Кенет оказался прав: до обретения магии Кэссину было рукой подать, только вот сам он этого не знал.
А Кенет, к слову сказать, был таким же чудом простосердечия, как и старенький лекарь, – достаточно вспомнить, как он вел себя в темнице у Гобэя и что говорил. Но для окончательного исцеления Кэссина его естественность была слишком близка и постоянно доступна. К тому же Кенет, хоть и маг, приходился Кэссину сверстником, а потому его пример не произвел должного впечатления.
Вспомнив Кенета, Кэссин вспомнил заодно и о его прощальном подарке. Обняв от избытка чувств старичка Вайоку, Кэссин усадил его на лавку, а сам подбежал к подвесной полке, приподнялся на цыпочки и снял с нее почти позабытую им шкатулку.
Ему не пришлось долго гадать, сумеет ли он на сей раз открыть шкатулку и как это сделать. Шкатулка отворилась сама, словно только того и ждала, когда же Кэссин соблаговолит о ней вспомнить.
Кэссин нетерпеливо откинул крышку да так и замер. Потом рука его благоговейно коснулась лежащей в шкатулке рукояти меча, помедлила немного – и сомкнулась вокруг нее крепко-накрепко.
Глоссарий
Арго воровское – в родных краях Кэссина отличается редким своеобразием. Это язык поэзии со всеми ее метафорами и гиперболами, со всеми аллегориями, иносказаниями и прочими хитростями поэтического ремесла – разумеется, приобретающими в устах вора совершенно иное значение. Пример подобного переосмысления (любование луной) приводится в тексте. В силу необходимости переговариваться иносказательно при посторонних все воры – поэты выше среднего уровня. Человек, абсолютно неспособный к стихосложению, едва ли может стать членом воровской шайки – и в любом случае никогда не займет в ней сколько-нибудь значительного положения. Представители органов правопорядка, разумеется, владеют этим странным языком хотя бы настолько, чтобы понять, о чем идет речь, но пользы им это приносит немного, ибо при толковании стихотворного текста иной раз возможны самые дикие совпадения. Известен случай, когда сыщик арестовал придворного поэта, ибо его ода – неведомо для сочинителя – содержала подробный план ограбления королевской сокровищницы. Легенда гласит, что, когда поэта отпустили и принесли соответствующие извинения, разъяснив ему его собственный текст, разъяренный несправедливым подозрением стихотворец забрался в казну – взять он оттуда ничего не взял, но расписал все стены сокровищницы стихами непристойного содержания, да так, что смыть или закрасить их не удалось (вероятно, он прибег к помощи мага).
Брат по хлебу – обращение, принятое в Лихогорье по отношению к принятым в клан гостям. Если горцы решили не выставлять гостя за порог, а предоставить ему кров, ему предлагают хлеб родства – особым образом приготовленную лепешку. Половину ее гость оставляет себе, половину предлагает одному из членов клана. После того, как оба вкусили от хлеба родства, гость считается родичем по хлебу. Считается вежливым при разламывании оставлять себе меньшую половину. В зависимости от того, кому предложено разделить хлеб – сверстнику, старшему или младшему, – гость нарекается братом, сыном или отцом по хлебу. Впрочем, последнее случается крайне редко, ибо подобный выбор свидетельствует о том, что гость ставит себя выше хозяев. Кенет предложил хлеб родства старшему и таким образом нарек себя сыном по хлебу (см. события, описанные в романе «Деревянный Меч».). Но обращаясь к Бантику как к брату по хлебу, Кенет абсолютно прав: ведь Бантик, лишившийся всей своей родни и переселившийся на равнину, в известном смысле такой же гость в Горах, как и он сам.
Вещий сон – в жизни обитателей Лихогорья играет весьма важную роль. Вещие сны ниспосланы самими Горами. Не всегда человек в состоянии вспомнить и самостоятельно истолковать свой сон. В таких случаях на помощь приходят кузнецы. (О роли кузнецов в иерархии Лихогорских кланов также см. «Деревянный Меч».) Вспоминающий свой сон должен выпить отвар из особых трав, проясняющий его память. Секретом снадобья владеют только кузнецы; они же толкуют рассказанный им сомнительный сон.
