Андрей Кокоулин - Северный Удел
До того, как остановиться здесь, молодой человек побывал в знаменитой гостинице «Персеполь», расплатился за нумер, когда-то занятый его приятелем, забрал остаток вещей и, что-то шепча, протер зеркало. Правда, он так в него и не посмотрел. Видимо, не было нужды.
Бородатый кучер спрыгнул с козел и пошел по разъезженному двору, похрустывая всем телом. Грязь брызгала из-под сапог.
— Хозяйка-а!
Хозяйка, дородная баба в юбке да капоре, выскочила на крик из избы и, топча положенные мостками доски, всплеснула руками:
— Ох вы ж, гостюшки! Гостюшки мои! С ночлегом или отдохнуть желаете?
— Чаю с баранками приготовь, — важно сказал кучер. — Да в дорогу господину собери че-нить. — Он сунул в ладонь бабе рубль. — И это… есть кому оси осмотреть? А то того и гляди колесо слетит.
— Так сынок мой! — обрадовалась хозяйка.
Услышав «Гиллигут!» пассажир, до крика сидевший с изломанным, пустым лицом, оживившись, повернул голову, чтобы посмотреть, как плечистый розовощекий детина отворяет ворота пристройки.
Едва кучер, похохатывая да пощипывая, увел фыркающую и тающую от грубоватых комплиментов хозяйку в избу, пассажир жестом поманил парня к себе.
Гиллигут прошлепал по грязи босыми ногами.
— Хорошая у вас ось, господин хороший, — он, посопев, пнул колесо коляски. — И чека надежная. И не рассохлось…
— Ну, раз так… Ты мне вот что скажи… — негромко произнес пассажир.
И ухватил Гиллигута за ухо.
От неожиданности тот даже присел.
— Ай… Вы что…
— Тихо-тихо, — пассажир дал упасть взгляду Гиллигута на пистолет. — Сейчас отвечай быстро и честно. Полтора месяца назад здесь проезжал военный в карете. Твоя матушка дала ему с продуктами яйцо-сигналку…
— Какое яйцо? Ай!
— Не ори! — зашипел пассажир, вращая страшными глазами и закручивая ухо по часовой стрелке. — А затем этот военный заметил тебя в Леверне. Зачем ты следил за ним?
— Так это… ухо только отпустите…
— Хорошо.
Жуткий пассажир убрал пальцы.
— А вы ему кто будете? — Гиллигут прижал ладонь к почти открученному уху, а затем, подумав, накрыл второй ладонью и еще целое.
— Военному? Друг.
— Друг? — Гиллигут искоса, повернувшись боком, посмотрел на избу. — Вы тогда матушке не говорите. Она у одного господина деньги взяла.
— И?
— Он кровь дал. Она с пшеном развела. Потом куры яйца стали нести интересные, со значками.
— С чем?
— Значок такой рогатенький, — зашептал Гиллигут, — а в нем еще значок, на кровь того военного настроенный.
Пассажир прищурился.
— Откуда знаешь?
— Так видно же, — удивился парень. — Там ниточки в рисунок сплетены, а рисунок совпасть должен.
— Хм… А дальше?
— Ну, военный потом уехал. С ящеркой на карете. А я подумал, что не порядок это, так хорошие господа не поступают… Ну и как бы за припасами в город собрался. То есть, за припасами тоже… За мукой, за чаем, еще рыбы вот купить…
— И как же ты его нашел?
Гиллигут шмыгнул носом.
— Так видно же, ниточка ж тянется… В городе-то много переплетается, я там потерял было… — он тряхнул головой, нахмурился. — Еще деньги чуть не увели… Но я и воров нашел, а затем и военного нашел, — улыбнулся он. — Не успел сказать только…
— А я? — пронзительно взглянул пассажир. — Мои ниточки ты видишь?
— Вижу, медные. Но были светлее, почти оранжевые. А раньше…
Сильная ладонь залепила Гиллигуту рот.
Глаза у пассажира вдруг из холодных сделались веселыми, и он рассмеялся.
— Молчи, дурак! Хочешь в тайники?
Гиллигут, мыкнув сквозь пальцы, кивнул.
— Тогда запомни адрес: Ганаван, дом Бриццоли.
В избе звякнуло ведро, и пассажир заторопился:
— Сумеешь открыть замкнутую на кровь дверь, возьмут сразу. Лет через пять, глядишь, станешь как Терст.
— Как кто? — спросил Гиллигут.
Пассажир вытер ладонь о полу сюртука и вздохнул.
— Как очень хороший человек.
А через два часа коляска уносила непонятного пассажира на юг. Ему думалось, что у парня — совершенно никаких цветных ветвей и оттенков. Простой серый рисунок. Как, каким образом он тогда видит жилки и ведет их? Странно. Поневоле в фамильной избранности засомневаешься…
Закрапал дождь. Пассажир поднял кожаный верх на спицах.
Впереди у него была жаркая Ассамея, затворничество, а в сюртучной пазухе — «клемансина» с несколькими каплями женской крови.
Катарина Эске теперь всегда находилась рядом.
