Танит Ли - Героиня мира
Я ничего не могла с этим поделать. Но попросила Эмальдо объяснить, что меня ждет встреча с женихом.
Мне кажется, он так и сделал. Но их лица ясно говорили: «О, эту историю мы уже слыхивали раньше».
Когда Эмальдо отправился обратно на «Нилени» (сообщив, что на закате вернется), я тут же решила, что мне необходимо раздобыть еще денег.
У меня осталось два платья, мужской наряд, несколько рубашек, нижнее белье, пара сандалий и сапоги. Ни шарфика, ни перчаток, ни бантика, ни вуалетки. Я подумала, что из предметов туалета мне больше ничего не хочется продавать. Но у меня сохранилось одно жемчужное ожерелье, подаренное Каруланом, — второе я не взяла с собой. Теперь я последую совету, который дала когда-то Розе: разрежу нитку и стану потихоньку продавать друг за другом бусины. Только опять же, где?
Я отобрала две жемчужины, прихватила их с собой и отправилась рыскать по городу.
Я совершила упоительную прогулку по извилистым боковым улочкам и широким бульварам под тенью тополей, пальм и терпентиновых деревьев. В маленьком парке стояла длинноволосая каменная богиня, лишь раковины прикрывали ее наготу. А на западной стороне торговой площади располагался храм. Я не знала, кому из богов он посвящен, но мысль о том, что надо бы зайти и поблагодарить его по случаю прибытия, мелькнула у меня в голове, впрочем, тут-то я и заметила ювелирный магазинчик под аркадой.
Я вошла в лавку и обнаружила в ней только продавца и большую пятнистую птицу, сидевшую в плетеной клетке.
Птица заклекотала, торговец поклонился.
Неумело изъясняясь по-тулийски, я постаралась объяснить, зачем пришла, и достала жемчужины.
Торговец взял лупу и принялся их разглядывать. Осмотр занял всего пару минут.
— Очень хорошие, — вроде бы сказал он. (Птица повторила его слова, значит, он произносит их всякий раз.) Затем он обратился ко мне с предложением, но мне не удалось его понять. Он сухо улыбнулся и поднял руку, чтобы я видела все пальцы, потом загнул большой и вынул из ящичка четыре тулийских лильда — эта сумма соответствует примерно восьми серебряным пенни Юга.
Я ужасно расстроилась и схватила жемчужины.
— Настоящие, — воскликнула я и добавила по-тулийски: — Не подделка.
— Да, — ответил он.
Я решила, что торговец — сумасшедший, и, к неудовольствию птицы, не взяв денег, обратилась в бегство.
Возле стен храма на другой стороне площади расположился маленький рынок. Я уставилась на горы фруктов, которых не могла себе позволить, тушки кур, на банки с мукой и разными вареньями. Человек с желтоватой, как масло, кожей, житель Востока, сидел на земле, играя на свирели, а перед ним, извиваясь на блюде из черепашьего панциря, раскачивалась из стороны в сторону изумительной окраски змея. Я заметила в ухе уроженца Востока жемчужину. И в ту же секунду вспомнила, что дополнением к туалету большинства пожилых дам, которые важно прогуливались по улицам под зонтиками в сопровождении служанок и маленьких собачек, служило жемчужное ожерелье, броши, кольца или серьги с жемчугом, и даже ошейник одной из собачек украшали жемчужины.
Дженчира изобилует жемчугами. И две жемчужины стоят дешевле, чем плата за ночлег в гостинице.
Я завершила приятную прогулку в некотором смятении и вернулась к дверям дома с кораблем.
Придется спросить Эмальдо, что мне делать.
3— Благодаря устричным отмелям, — сказал по-тулийски Эмальдо, — в городе полным-полно хорошего жемчуга. — Он бросил на меня грустный взгляд. — Этот жених так плохо о тебе заботится, — заговорил он на кронианском. — Забудь про эту свинью. Позволь Эмальдо оберегать тебя.
Я поблагодарила его; в ответ на столь пылкое высказывание краска бросилась мне в лицо, и он решил, что мой румянец говорит о многом. Но я все испортила, добавив, что никак не могу отречься от принесенного мной обета. Как же мне продержаться, пока обстоятельства не изменятся к лучшему? Я робко спросила, нет ли какой-нибудь работы, которую я смогла бы выполнять и которая считалась бы позволительной для женщины моего сословия. Быть может, кому-нибудь из множества пожилых дам требуется компаньонка? Я задала этот вопрос с нелегким сердцем, поскольку у меня отсутствовала способность сопереживать как старым людям, так и маленьким детям. Мысль о необходимости проявлять к ним интерес и терпеливо их выносить вызывала у меня мучительную неловкость. Не возьмусь объяснить почему. Как бы там ни было, Эмальдо в ужасе всплеснул руками:
— Нет! Скажу тебе. Есть кое-что, ты можешь это здесь продать.
Я недоверчиво поглядела на него. Что же он скажет дальше?
— На «Нилени» ты всегда сидишь, рисуешь. Такие странные картинки, сады и девушки. Продай их.
Я в изумлении уставилась на него — это так просто, а в голову мне не пришло ни разу.
— А они достаточно хороши? Разве кто-нибудь станет их покупать?
— Пожилые дамы — им нравятся такие пейзажи, они их успокаивают.
И в самом деле, госпожа из Гурца стянула у меня как-то пару пастельных рисунков, и они перекочевали в сорочью сокровищницу в Башне Покоя — о чем горничные проговорились Розе.
— Ну, если ты и вправду так считаешь…
— Да.
— Пожалуй, вдобавок я могла бы предложить сделать портреты их собачек…
— Еще лучше.
— Но как это устроить? Мне придется обивать пороги, как бродячему торговцу?
— Моя тетушка, — заявил Эмальдо, — знакома с продавцом мыла.
Я ничего не поняла. Он старательно разъяснил мне, что нужно повесить мои работы в лавке, где торгуют мылом, а хозяин получит комиссионные с продажи.
На следующий день мы так и поступили. Несколько пастелей и карандашных рисунков, как раз из тех пейзажей, о которых он говорил: гуляющие под соснами девушки, одна из них читает письмо, стоя у фонтана; усеянный цветами луг, а на нем девушки и лев, на заднем плане — море и плавающие в нем нимфы. Я даже осмелилась выставить отнюдь не успокоительную и неподходящую картину, которую нарисовала на «Морской Провидице», с изображением идущего ко дну брига и прекрасного утопленника. Надо сказать, первой купили именно ее.
На протяжении недели Эмальдо каждый вечер обедал с нами в доме с кораблем. В моей памяти сохранились отсветы заката, игравшие на стекле бокала, белоснежные салфетки, синие чаши для воды из тончайшего фарфора. В Тулии принято возлежать за едой, но тетушка опиралась при этом на подушки, а Эмальдо с венком из плюща на голове походил на лесное божество; все стены в округе заросли плющом, и в его честь к обеду всегда вывешивали гирлянды, непременно из живых растений. Видя мои успехи, он совсем расцвел. А я по-своему полюбила его. Такой пылкий, такой красивый и к тому же он здесь, рядом со мной.
