Алена Алексина - Перехлестье
Наследница лантей подошла к столу, посмотрела на принесенную ей скудную трапезу и вздохнула. Прежняя Зария с благодарностью и радостью приняла бы и эту еду, и эту келью, и эту обитель… но нынешняя отчего–то не испытывала ни счастья, ни удовлетворения. Нынешней было, с чем сравнивать. Ведь в "Кабаньем Пятаке" у нее осталась уютная комнатка, выделенная во владение Багоем, с мягкой кроватью, заправленной лоскутным покрывалом, с окошком, в которое по утрам ласково заглядывало солнце, с легкими занавесками, пестрым тканым половичком на полу и голубым, как небо платьем, лежащим в сундуке. Это была ее комната. Уютная и светлая.
А еще нынешняя Зария знала, что еда может приносить удовольствие, а не только утолять голод. Еда может выглядеть красиво и пахнуть вкусно. И тут с опозданием девушка начала понимать, что вспоминает жизнь в харчевне с тоской, как человек, потерявший нечто бесконечно дорогое. Но что? Что она потеряла? Светлую уютную комнату? Вкусные яства? Нет… Она потеряла не это. Точнее не только это. Она потеряла Багоя, вечно ворчащего и всем недовольного. Она потеряла Василису — добрую никогда не унывающую хохотушку. Но самая главная ее потеря — это…
— Глен.
Несчастная прикрыла рот ладонью, считая, что здесь — в Обители — упоминание того, кто стал ей так дорог, будет кощунством. Да и почему он ей дорог? Она же ничего о нем не знает. Кто он? Дух, колдун, человек? Злодей?
Или нет?
Как понять? Что решить?
Еда, сон, усталость, встреча с Матерью Дев — все это показалось уже не столь необходимым, когда перед мысленным взором встал Глен.
В эту ночь девушка лежала без сна, ворочаясь на узком жестком ложе и вспоминая, вспоминая, вспоминая… Впервые в жизни она пыталась принять самостоятельное решение, пыталась понять, какой Зарией хочет быть. Жалкой, убежавшей от трудностей? Или же той, которая попытается избежать самообмана и стать счастливой? На одной чаше весов — тишина обители, защита от враждебного мира, на другой — Глен и связанные с ним сложности, вероятность ошибки и разочарования или вероятность любви.
Утро наступило внезапно. Казалось, она только прикрыла глаза, измученная непривычно быстрыми мыслями, а в дверь уже стучат.
— Тебя ждет Матерь.
Зария торопливо оделась, стыдясь своего грязного мятого платья, и поспешила за равнодушной в своей отстраненной холодности женщиной. Та вела девушку длинными коридорами, пока обе не очутились перед узкой двустворчатой дверью.
Тонкая рука указала вперед и провожатая, по–прежнему молча, удалилась, оставив растерянную спутницу на пороге.
— Проходи, девочка, — донеслось из–за двери и наследница лантей, толкнув створки, вошла.
Она очутилась в просторной длинной зале с высоким, но почему–то давящим на плечи потолком и мозаичным полом. Здесь было неуютно и пусто. В дальнем конце возвышался алтарь богини, у подножия которого, прямо на ступенях сидела женщина, окутанная белыми одеждами. Верховная жрица…
— Иди, не бойся… — голос Матери Дев показался Зарии странным, что–то до боли знакомое, но ускользающее от слуха, звучало в нем.
Нерешительно девушка вошла, стараясь понять, что же именно ее смущает в интонациях Белой женщины.
— Сядь передо мной.
Она послушно опустилась на несколько ступенек ниже, почти у ног говорившей. Сияющие одежды скрывали жрицу, так что видимыми оставались только глаза. Старые, поблекшие, но острые и внимательные, они окинули пришедшую пронзительным взглядом.
— Худая.
— Уже нет, — робко возразила Зария.
Свечи, расставленные в настенных нишах и вокруг алтаря, лили теплое успокаивающее сияние, но пустая мрачная зала не казалась от этого уютней.
— Худая, — с нажимом повторила жрица и слегка прищурилась, недовольная строптивостью новой послушницы, но тут же против всякого здравого смысла подытожила: — Это хорошо.
Девушка открыла было рот, чтобы спросить, что такого хорошего в худобе, но передумала.
— Ты была счастлива в прошлой жизни? — спросила Матерь.
— Я… — чернушка смешалась, но все же ответила честно: — Недолго.
— А сейчас? Ты счастлива?
— Нет.
— Тебя ждут обратно?
— Не знаю.
— Значит, не ждут, — в глазах жрицы промелькнуло удовлетворение. — А мужчина? У тебя был мужчина?
— Да… — застенчиво призналась Зария, но тут же добавила: — Он ушел. Сказал, что вернется…
— Значит, не вернется, — перебила ее жрица. — Ты злишься?
— Я…
— Злишься?
— Матушка, я…
— Отвечай на вопросы. Ты злишься?
"На вас".
— Да.
— Обижена?
"Вы не такие, как я себе представляла".
— Да.
— Хорошо. Твое сердце… в нем есть любовь. Но есть ли там боль от этой любви?
— Есть.
— Прекрасно. Ты подходишь нам, — женщина хлопнула в ладоши и в этот миг Зария поняла, что же было не так с ее голосом.
— Вы сломлены… — ошеломленно проговорила девушка. — Вы несчастны. И ненавидите все, что вас окружает.
— Не все, — с прежней холодностью произнесла Матерь. — Я жрица богини любви. И не умею ненавидеть. Скорее, я испытываю презрение.
— К кому?
— К глупцам, гордецам, стяжателям и сластолюбцам, — жрица встала, нависнув над Зарией. — Особенно же я презираю ветреность. Сколько ты шла к нам?
— Несколько дней…
— Нет. Ты шла непозволительно долго! Разве мать не учила тебя? Не говорила о твоем предназначении? Молчи! Просто кивай или мотай головой — меня утомила твоя болтовня и звук твоего голоса!
Девушка медленно кивнула, не сводя застывшего взгляда с пугающей ее женщины.
— Ты умеешь "таиться"?
"Да".
— Ты понимаешь, в чем состоит твой долг?
"Нет".
— Я так и знала, — презрительно фыркнув, жрица отошла от молчаливой собеседницы. — Когда твоя мать покинула нас, она пошла тропой самообмана. Глупая решила, что, выйдя замуж, станет счастливее. Решила, что мужчина сделает ее жизнь светлой. МУЖЧИНА!
Зария опустила голову, привычно пряча лицо за длинной челкой. Она не могла смотреть на Белую женщину — слишком больно было осознание собственной ошибки и самообмана. А Матерь тем временем поднялась к алтарю, устремила остановившийся взгляд на эмалевое сердце, маслянисто блестящее в огнях свечей, и продолжала:
— Мужчина глуп, пошл и глух! Поэтому только женщины могут быть последовательницами Великой богини, только женщины могут приносить в этот мир детей. Мужчины для этого не нужны.
Та, кому все это говорилось, склонила голову еще ниже, пряча невольную улыбку. Слышала бы жрицу сейчас Василиса, подняла бы брови домиком и протянула свое многозначительное: "О–о–о…" А потом сказала бы что–нибудь такое, от чего Зарии стало бы одновременно и смешно, и стыдно.
