Карина Демина - Черный Янгар
— Тебе так хотелось получить наследство… а он бы еще долго прожил… или не в наследстве дело, но ты боялся, что отец пожертвует и тобой?
— Я…
— Ты, Талли, именно ты принес мне яд. И ты отправился к Янгару, зная, что я собираюсь делать. Ты ведь мог предупредить его, но промолчал… а теперь что? Жалко стало?
Она отвела руку, позволив клинку упереться в грудь.
— И сейчас ты собираешься убить меня.
Молчит. Нервно дергается кадык, а сердце в груди захлебывается страхом.
— Но медлишь, снова медлишь, — Пиркко шагнула, и острие прорезало некогда белые одежды. Сталь впилась в кожу, но боли Пиркко не ощутила. — Если решился ударить — бей…
И Талли ударил. Дернул рукой, неловко, неумело, словно разом вдруг позабыв всю отцовскую науку. Заскрипел клинок, пробивая мышцы и кость, глубоко вошел в грудь.
— Легче стало? — спросила Пиркко и ногтем провела по кромке. — Можешь еще раз попробовать. Мне не больно.
Он выпустил рукоять и, отпрянув, попятился.
Бедный трусливый Талли.
Глупый брат…
…Пиркко вдруг поняла, что не нуждается больше в братьях. И этот темноволосый человечишко, который вот-вот скончается от ужаса, ничуть не более близок ей, нежели прочие.
Корм.
И вытащив из груди меч — ударить и то не сумел как следует — Пиркко отбросила в сторону и приказала:
— Стой.
Талли подчинился. Забавно было смотреть, как мечется он, силясь скинуть сеть ее воли, и стонет, и рвется, но лишь теряет силы. И паутина сумерек, что легла ему на плечи, пьет его силу.
— Ты… — он сумел разжать губы. — Ты… чудовище.
Глаза его сделались красными, а из ушей кровь хлынула. И Пиркко, подобрав струйку пальцем, лизнула. Все-таки кровь сладкая.
Особенно та, в которой много страха. Кейне задержалась рядом с Талли, смакуя его агонию, позволяя ей длиться, и лишь когда тело в тенетах сумерек замерло, отступила. С сожалением и вздохом, эхо которого прокатилось по коридорам дворца.
Впрочем, огорчение Пиркко было недолгим. Под сотворенным ею пологом, что разрастался с каждой выпитой жизнью, осталось много людей… а в городе их и того больше… и не только в городе.
Весь Север принадлежит Пиркко.
И она, проходя мимо зеркала, остановилась. Из сумеречных глубин выступила навстречу дева, прекрасней которой не было на всем белом свете.
Засмеялась Пиркко легко и радостно.
Разве не чудесный сегодня день?
Удивительный просто.
Глава 49. Сумеречные игры
Говорят, что смерть не обманешь, не отвадишь от порога полынным листом, солью заговоренной. Не остановишь холодным железом. И не перебросишь на иную, чужую тропу.
Говорят, что за каждым явится в свой срок и обличье выберет такое, какое заслужил человек. К одним придет на острие копья или стрелу оседлает. К другим явится зверем диким. Третьих подстережет болезнью… множество обличий у той, чье имя страшатся вслух произносить, дабы не призвать ненароком.
У моей смерти были крылья, сотканные из сумерек и стылого болотного тумана.
Ее глаза из синих стали серыми, пропыленными.
И само ее лицо было будто из пепла вылеплено.
Побелели губы. А длинные волосы рассыпались паутиной. В ней поблескивали камни и золотые нити, в которых запутался ветер. Он рвался из тенет, и волосы шевелились, шелестели. Звук этот завораживал.
Та, что ступила на песок, набирала силы.
И крылья ее росли, грозя заслонить от неба целый город. А потом, что будет потом?
— Ты… — шевельнулись белые губы, обнажая белые же десны. Зубы же Пиркко сделались черны, словно обуглились. — Тебя не должно было быть.
Ее голос изменился. Теперь в нем был шепот ночи с пугающим поскрипыванием половиц, вздохами заброшенного дома, скрежетом когтей по металлу и нежным голосом тьмы.
Мне хотелось слушать его.
И сбежать.
Но я шагнула навстречу сестре.
— Не так, — сказала она и вытерла ладонью распухшие губы. — Так не интересно. Быстро не интересно.
— Аану, назад! — Янгар схватил меня за руку и дернул. — Назад… пожалуйста.
— Почему ты выбрал ее?
Мир стремительно лишался красок. Жизнь уходила из него по капле, и я слышала, как плачет земля, лишаясь сил.
— Почему, Янгхаар Каапо?
Пиркко шла вдоль ограды, рукой касаясь железных прутьев. Пальцы перескакивали с прута на прут, и на каждое прикосновение металл отзывался слабым звоном.
— Скажи, разве я не красива?
Она встала на цыпочки и крутанулась. Взлетело черное покрывало волос, загудело, словно прятались в них злые полосатые осы. Со звоном хлестанули золотые цепочки по щекам Пиркко, но не оставили и следа.
— Красива, — ответил Янгар.
— Все так говорят. Но ты… неужели я тебе совсем не нравлюсь?
— Нравишься.
Пиркко рассмеялась, и смех ее заставил железо дрожать.
— Тогда иди ко мне, — она протянула руки, растопырила пальцы тонкие, неправдоподобно длинные с острыми когтями. — Обними. Поцелуй.
Запрокинула голову, обнажив шею с бурыми узорами, чужой кровью нанесенными.
В крови же было и некогда белое платье.
Пиркко вдруг сунула руку под ворот, рванула. Раздался сухой треск ткани, и жемчуг посыпался на землю.
— Мешает, — сказала она, глядя на меня запыленными глазами. — Теперь я понимаю, как оно мешает… Аану… а мы ведь похожи, сестрица. Быть может, ты подойдешь ко мне? Обнимешь?
Теперь она двигалась то влево, то вправо. Остановилась лишь затем, чтобы содрать сапожки. И чулки шелковые полетели прочь.
Нагой осталась Сумеречница, и тени стали ее убранством.
Она же, любуясь своим в них отражением, приплясывала, тянула руки к небу, и крылья дрожали.
— Иди ко мне, иди, Аану… что тебе эти люди… чужие… наш брат… он тебя никогда не любил… и теперь притворяется. А станет прежним и вновь о тебе забудет…
— Не слушай ее, — Олли положил руку мне на плечо.
— Забудет, забудет… что ему до байстрючки… а твой муж… у него сладкое сердце. Тебе ведь хочется попробовать? Конечно, хочется. Я ведь слышу… ему же хочется убить меня. Он ничего не умеет, кроме как убивать… пусть попробует.
Она вдруг оказалась рядом и, заведя руки за спину так, что сомкнулись ладони, выгнулась.
— Бей! — велела Пиркко, запрокидывая голову, и когда Янгар отшатнулся, захохотала. — Трус! Он бросит тебя, Аану. Не сейчас, так позже… испугается, что ты убьешь его… или надоест смотреть на твое лицо. Он оставил шрам.
— Не слушай ее, — Янгар обнял меня. И тепло его растопило липкое покрывало сумерек, что добралось до босых моих ног. — Ты — мое сердце.
— Не слушай меня, — Пиркко взмахнула руками, и крылья сумерек затрепетали, роняя пепел. — Себя слушай. Ты ведь знаешь, чего стоят его слова. И подумай, Аану… даже если он привык к твоему лицу, то неужели забудет, что сделал? Каждый день он будет видеть этот шрам. И совесть его не станет молчать… день за днем… как скоро он себя возненавидит? Или тебя? Так ведь проще… ты же такая, как я.
