Марина Дяченко - Ведьмин век
– Зачем?
Затем, что вы успеете встретиться…
– Зачем?!
А зачем ты сюда ехал, удивилась Дюнка. Если тебе охота свести счеты с жизнью – мир вокруг представляет столько неиспользованных возможностей, не связанных ни с ведьмами, ни с ядерными ракетами…
Клавдий молчал. Ветер давил ему на лицо, заставляя глаза слезиться.
Тогда не тяни, тихо сказала Дюнка. Это так мучительно – ожидание смерти… Давай, ты же уже в отрочестве был мужественным, давай, давай!
Трясущейся рукой он нащупал в ящичке сигарету. С третьей попытки закурил; ветер уносил табачный дым, а луна, уже не желтая, а горящая, электрически-белая, заливала светом дорогу, равнину, огромную воронку впереди, несущихся по кругу лошадей, развалины огромного супермаркета, обгоревшую груду машин…
Какой она была – жалкая, мокрая, на ступеньках лестницы, просидевшая ночь под его запертой дверью.
Какой она была – смеющаяся, по пояс в воде, от хохота забывшая, что нагая грудь ее оказалась над поверхностью, что по ней спокойно скатываются прозрачные капли.
Какой она была – на каменном полу подземелья, в колодках, с рыжими прядями на лице, с бороздками слез, с каплями, срывающимися с подбородка.
«Я думала, что никогда вас не увижу».
Он так и не удосужился сказать ей, чтобы говорила ему «ты».
Ты хотел жить – но никогда не боялся смерти, тихо сказала Дюнка.
– Я не боюсь, – отозвался он глухо. – Я еще не успел… подумать.
Ты все равно умрешь. Они тебя почуяли, сказала Дюнка, и в голосе ее скользнул страх.
– Я не боюсь. Мне надо подумать.
Ты боишься убить ее! Но меня ведь ты…
– Замолчи!..
Его действительно почуяли. Он ощущал, как из воронки, оттуда, где столбом стоит чудовищный смерч, к нему тянутся одновременно сотни рук.
А что чувствовал Атрик Оль?
Время! Время, закричала Дюнка. Убей их, иначе они убьют этот мир, ты в ответственности, ты страж, ты Старж, за твоей спиной сейчас человечество, ударь!
– Бедное человечество, Дюн. Оно выбрало недостойного стража.
Я знаю, о чем ты думаешь, возмутилась Дюнка. Но ты же убил меня… у тебя есть опыт, убей и ее тоже…
– Я больше не хочу… Ты думаешь, убивать любимое существо – это ремесло? Или спорт? И с каждым новым упражнением приходит умение? Я не хочу, с меня хватит, я хочу, чтобы она жила…
Ты не вернешь ее, вскрикнула Дюнка в тоске.
– А вот это… посмотрим.
Он в последний раз заглянул в узкое окошко, мигающее красным, требующее подтверждения приказа. Потом сильно размахнулся и швырнул коробочку в лишенное стекла ветровое окно – в лицо ведьмам, кругами поднимающимся по пологому склону.
* * *Ее новое тело с каждым мгновением обретало силу и стройность. Кажется, верхние руки смерча захватили пригоршню звезд – во всяком случае, в тугом конусе вихря носились теперь белые и желтые искры, будто огни на праздничной карусели, путались в гривах коней – карусельных лошадок – и соперничали в блеске с глазами ее детей.
Потом ритм сбился. Чуть-чуть. Не мгновение – когда вихрь с хохотом подхватил зеленую машину, замершую на краю воронки. И понес по кругу, по спирали, забавляясь, решая, где именно зажечь дымный бензиновый костер…
И решил.
Взрыв расцвел, круглый, как цветок кувшинки, но сразу же взметнувшийся лохмотьями огня, потерявший упругость; некоторое время она любовалась танцем пламени, идеально вплетающимся в общий ритм. И может быть потому не срезу услышала испуганного крика дочерей.
На земле рядом с горящем машиной лежал человек, наделенный властью. Его власть подобна была белой вспышке, его власть резко пахла паленым, беспокоила и раздражала. Она видела, как дети ее, попавшие в круг его власти, тщетно пытаются ему противостоять.
Она прикрыла глаза; чувство было такое, будто стиснутую руку мучат тупой иглой. Сильнее, сильнее…
Она усмехнулась. Белый круг власти, источаемой назойливым пришельцем, вспыхнул ярче – и почти сразу померк. Она попросту выдернула иглу. Стряхнула с себя. Легко; ее дети, ее пальцы, ее послушные мышцы еле заметно напряглись – их сила виделась темно-красными вспышками, их сила окончательно разорвала белый круг, и белую броню, которой человек пытался себя защитить, и его самого едва не разорвала, готовая расчленять и рассеивать, делать кирпичиком хаоса, пылинкой в спиральном вращении…
Но человек не был еще беспомощен. Он ударил по ее пальцам болезненным белым ударом – и выскользнул. И ударил снова.
Она рассердилась. Пальцы ее сжались, дробя его волю, будто кость в жерновах. Его боль была зеленым, светящимся облаком; она разжала руку и стряхнула безжизненное тело, предоставляя своим детям, своим пальцам некоторую свободу действий, свободу окончательной расправы…
И вернулась в маленькую-себя. Открыла глаза.
Ее дети радовались. Их радость оборачивала ее, как мягкий прохладный шлейф.
Процессия. Торжественная процессия по кругу, по спирали; они несли его тело на вытянутых руках, его покорное, безжизненное, тяжелое и неповоротливое тело. Они шествовали за ним, бесконечное шествие, длинный, длинный эскорт, такой длинный, что несущие тело едва не наступают на пятки последним плакальщицам в процессии, а плакальщицы хохочут, и вихрь развевает их одежды – по спирали…
Они несли его на вытянутых руках. Голова его запрокинулась подбородком в небо, он смотрел вперед, и его перевернутое лицо казалось опрокинутым в насмешку портретом.
– Ивга…
Нет, губы его не шевелились. Губы оставались судорожно сжатыми – но она ясно слышала, ясно, явственно, внятно…
– Ивга.
Процессия завершилась там же, где и началась – у догорающей машины. Вернее, у догоревшей – вихрь постарался, пламя сглодало все, что могло гореть, оставив только черный остов, обугленный скелет.
Ее дети ликовали; ее дети вдоволь настрадались в поисках смысла, ее дети вправе были судить воплощение всех своих бед, судить не человека, потерявшего и власть и силу – судить чудовище, много веков пожиравшее их, судить Инквизицию…
Ее пальцы неторопливо затягивали железный трос на его запястьях. Ее дети смеялись, прикручивая Великого Инквизитора к его же обгоревшей машине. Пусть сделаются похожими – человек-машина и машина-автомобиль…
– Хвороста! Подайте хвороста!..
Их много, много, сотни рук; если каждая бросит по веточке – поднимется высокий костер…
Она сидела, выпрямившись в своем кресле. Над головой ее стоял смерч. Черная ось урагана.
* * *…Тухлая вода, подтопившая двести лет назад город Вижну. Несколько тысяч погибших… Эпидемия, отравленные колодцы, человеческие тела, зашитые в чрева коров…
