Алексей Будников - Огниво Рассвета
— В моем деле друзей лучше не иметь, Фел — тогда и врагов меньше будет… Но так и быть, я согласен на две. А пока на вот, держи. — Он хлопнул ладонью по столу, поднял тощую кисть — на давно потрескавшемся дереве засверкало пять ровных, чеканных золотых кружков. — Загодя. Пойди, выпей чего-нибудь, увеселений сыщи. Ночи у нас все длиннее.
Вняв совету скупщика, я сгреб со столешницы деньги, вложил за пазуху и только собирался покинуть его скромную обитель, как Ивиан неожиданно решил меня остановить:
— Что с рукой?
— А? — не сразу понял, о чем идет речь я. Но стоило торговцу указать взглядом на мою упрятавшую задаток десницу, как все сразу прояснилось. — Ах, это! Повздорил вчера с одним из торговой партии.
— Вчера? — смерил глазами мою рану скупщик. Действительно, она уже совсем не выглядела свежей. Кровь я смыл сразу после отчаливания с поляны, и с той поры живительный сок ни разу не дерзнул просочиться наружу. Более того, порез успел полностью затянуться, являя собой лишь длинный и бледный рубец между пальцами.
Именно последнее и подчеркнул Ивиан, сказав, мол, что за ночь такое не заживает. Я же в своем ответе был краток:
— На мне, как на собаке, Ив.
И выступил обратно на задворье. Забрав из повозки свою холщевую суму и увесистый баул, я закинул первую на плечо и двинулся на поиски подходящего трактира.
* * *Виланвель нехотя пробуждался. На улицы с каждой минутой высыпало все больше угрюмого, поспешавшего по делам насущным народа. Поскрипывая, отворялись створки подорожных лавчушек, лениво прогуливались по мостовым навьюченные тюками, столь же сонные, как и их хозяева ломовые лошади. Благодаря немногим особо ответственным работникам, из ремесленного района уже послышались, подобные грому для едва очнувшихся от дремы ушей, звонкие удары молота по раскаленной стали, ощущался запах томившейся в жару выпечки и пойманной на заре в окрестных мелководных речушках рыбы. Вместе с утренним туманом редело и господствовавшее в городе сумеречное безмолвие.
Я ступал сквозь эту нараставшую с каждым мгновением суету терзаемый ворохом нагрянувших в единый момент мыслей. Их виновником выступал задумчиво потираемый мною в кармане маленький, кем-то заботливо припрятанный внутри платка ключ. Разум отказывался понимать: неужто во имя доставки одного не дюже громоздкого крючка в дорогу снаряжали целый фургон с конвоем? Или, быть может, посредник сам не предполагал, что средь его груза утаили подобный презент? Но тогда, если кому-то был столь необходим этот ключ, почему не послать простого гонца? Вышло бы много быстрее, чем вести его сложенной пластами текстиля повозкой, да еще и запряженной в единственную, не самого богатырского вида кобылу. Либо, если снабженец или сам адресат чурались доверять людям, на худой конец можно и голубя отправить. Навряд ли легкая, точно монета среднего достоинства, железка не позволила бы птице оторваться от земли. Чего они опасались? Сколько сей вопрос не ударял в моей голове, ничего разумного в ответ так и не вспыхивало.
Впрочем, учитывая то, что мне было ведомо имя предполагаемого заказчика, я мог наведаться к нему за разъяснениями. Но едва ли Живольер станет открывать свои подноготные человеку, разграбившему его фургон и стащившему втайне провозимую, явно весьма дорогую сердцу ткача вещицу. Скорее он, если я пожалую с подобной просьбой, при первой возможности вгонит мне кинжал под лопатку. Тем паче, что к своему грузу текстильщик совсем не хотел привлекать лишнее внимание, иначе не повелел бы убрать с повозки все видимые опознавательные знаки. На подковах клеймо принималось располагать в последнюю очередь, ведь это могло выйти в кругленькую сумму. Мало только выплавить форму с таким знаком, надо еще получить дозволение на подобное размещение корвиальского герба свыше: от короля или приближенных. Иными словами, отвалить правительствующей братии целую гору добра, вдобавок приправив ее очень убедительными причинами своего прошения. В общем, ткачу пришлось неслабо поишачиться, дабы сдуть со своего фургона все пылинки столичной представительности и выдать его за самую обычную повозку, на которую не вознамерятся тратить время даже подыхающие с голода разбойники. Однако моего воровского чутья ему обмануть не удалось.
Ближе к вечеру, думаю, Живольер сам кинется на поиски, быть может даже с кем-то встретится — тут моя затаившаяся неподалеку персона и прознает, что за замок отпирает этот таинственный ключ. А пока следует выбросить из головы тупиковые раздумья и основательно отъестся. В животе, временами, начинало урчать и бурлить, точно в жерле проснувшегося вулкана, унять который мне представлялось очень не простой задачей. Впрочем, к выданному Ивианом авансу и моим личным сбережениям теперь прибавлялись еще и сравнительно скромные средства ограбленного на опушке отряда, которые я заблаговременно переложил в свою сумку. Посему, сегодня мой желудок ожидал настоящий праздник чревоугодия.
Я повернул за угол на улицу, в конце которой меня с распростертыми объятиями ожидала вуматная корчма, уже готовясь вкусить заливавшегося паром, хлопотливо обжаренного жаркого. От одной только мысли о томившемся на сковороде мясе, мои ноги готовы были со всей прытью ринуться вперед, тщась поскорей преступить порог таверны, но тут я приметил творившуюся за сотню ярдов впереди сумятицу и сбавил шаг. Там, сверкая отполированными шлемами-капеллинами, выделялась окружившая кого-то плотным кольцом городская стража.
Неужто воришку словили? — подумалось мне поначалу. Пущай Виланвельские верхи и сотрудничали с преступными группировками, но лазать по карманам средь бела дня, конечно, не позволяли. Да и сами группировки по этому поводу не возникали. Попался — так попался, от них не убудет. Другой вопрос, если дело касалось воровской элиты. Тогда блатарское сословие всеми правдами и неправдами — больше неправдами — старалось выдернуть «знать» из лап правосудия (к слову, только этого и ожидавшего). Впрочем, подобное случалось крайне редко, а в последнее время и совсем перевелось. Оттого невольно возникал вопрос: не многовато ли охраны для простого щипача?
Когда стража более-менее расступилась и появилась мелкая возможность лицезреть собравшего вокруг себя подобную свиту человека, я ошарашено застыл на месте. Возникшее внутри меня чувство нельзя было назвать простым удивлением, рождавшимся при виде какого-либо прославленного артиста. Это ощущалось больше страхом помешанным с крайней степенью смятения, словно мне за свершение мелкого хулиганства приговором вынесли смертную казнь.
