Джал Халгаев - Книга Мёртвых
Вздохнув, я кивнул.
— Надо потом глянуть. Они там все, у берегу?
— Ага.
Мужичок остановился и мельком принюхался, косясь в мою сторону.
— В баньку бы тебе, дорогой. Ты уж прости, но тебе не помешает.
— Вот и первое желание.
— Заметано. Пропарим так, шо все дерьмо на раз выйдет. Станете чистым как в первый день своей жизни, милгосподин.
Мне почему-то стало плохо. Показалось, что первый день моей жизни вовсе не был таким радужным, как думал этот «дрогой» моему сердцу человек, чуть не пристреливший меня из арбалета.
Лес стал редеть, и за деревьями замаячил большак.
— Ты из городских?
— Не, мы ребята из деревни. Она тут, недалеко, с километр от тракта. Видишь? — он указал пальцем куда-то вдаль.
— Нет.
— Ну, ничего, еще увидишь. Как только Митяся закопаем, так сразу.
— Похороны у вас, так?
— Они самые, похороны. На днях наш мясник местный окочурился, от трясучки его снесло, так мы его подале от урочища решили закопать. Мало ли, зараза какая, а нам еще жить охота.
— Предусмотрительно.
— Вона наши, кстати, и коняка телегу с Митясей тащит. Видал?
— Видал, видал, — кровь уже насквозь пропитала более-менее новую куртку. Дьявол! Что за издевательство? Так на каждый раз одежки не хватит. Ну, зато хоть деньги есть на первое время. — Слушай…
— Карпин.
— Слушай, Карпин, у вас в селе для меня местечка не найдется? Деньги есть, все оплачу.
Мужичок цокнул языком и задумчиво почесал затылок, перебрасывая арбалет на плечо.
— Ну, местечко-то всегда найдется, только толк бы был. Мы, знаешь ли, гостей любим, но чужих не привечаем. У нас каждый своим делом занят: кто хлебушек свежий печет, кто животину разделывает…
— Ясно. Значит, никак?
— Отчего ж. Вот ты, допустим, оленей стрелять можешь? Митяся-то нам каждый раз из лесу свежатины тащил, этим и подрабатывал. Я бы сам взялся, да вот только господина нашего снова мор какой-то взял: еще зерна требует. А откудыть у нас еще, а? Вот и торчим в поле целыми днями: я, да мужики мои. Еще и скот этот дохнуть начал… В общем, еда нужна, милгосподин.
— Устроим. В лесах-то ваших зверья много или придется весь день за одним бегать?
— А как же, полно, только этим и славимся. Только знаешь, непостоянно.
— М?
— Ну, иногда пойдешь — сразу на кабана набредешь, а иногда до зари по дебрям лазаешь, только белку разве что и пристрелишь.
— Не беда. Так как, договорились?
— Договорились!
Мы пожали друг другу руки и продолжили путь. Пока, как ни странно, все складывается просто на удивление прекрасно. А потом он спросил:
— А тебя как звать?
Я запнулся.
— Не знаю, — не стал я врать. Август — слишком уж пафосно, и не подходит ни теперешнему мне, ни сельским людям. Сразу примут меня за какого-нибудь «господина», и хрен я с ними сдружусь. А больше имен я не знал.
Карпин подозрительно прищурился, сбавляя шаг.
— Контуженный, али сам из ентих… пиратов?
— Контуженный. Помню только как трупы нашел, больше ничего не помню.
— Ну-у-у… На плече мешочек приличный, в мешочке — сундук железный. Кажись, ценное чего. Вижу нож под сундуком и книжицу какую-то. Остальное — хлам, а вот на поясе мошна примечательная. Шрамы на роже, да и везде, так думаю, руки крепкие, мозолистые — работали ими много. Еще говоришь стрелять умеешь. В глазах вижу: убивать тоже. Наемник чай?
Я присвистнул.
— Отдаю тебе должное, Карпин, ты просто до ужаса наблюдателен.
— А то ж, — он зарделся от удовольствия, от чего бородавки по цвету почти сливались с кожей. — Я ведь как: гляну, допустим, на овечку, так сразу признаю, сколько ей годков то стукнуло, кормили как, да и, чего уж таить, могу и кожу не щупать, на глаз выберу.
— Истинный мастер, — хмыкнул я, сильнее прижав кусок ткани к кровоточащей ране. Перед глазами двоилось. — Долго еще?
— Вот же ж, пришли, — мы вышли из-за деревьев и ступили на ровный наезженный тракт. Карпин махнул рукой. — Марилька! Марилька, глухая ты тетеря! Ходь сюды, помощь твоя надобна!
Митяся, Мариля… Просто сборник народного фольклора, мать его за ногу…
— Необычное имя.
— Марилька-то? Да не, эт мы ее так называем, а так она… не помню уже, старый стал, башка плохо варит.
Конечно, он лукавил. Несмотря на редкую проседь в висках и с десяток бородавок, которые его несомненно не только уродовали, но и порядком старили, выглядел он лет на сорок пять-пятьдесят и двигался вполне себе плавно и ровно. Да и стрелял, походу, тоже ничего.
Я оторвал от него взгляд и резко остановился, едва не наткнувшись на подскочившую к нам черноволосую девчушку. Она хмуро оглядела меня, а потом повернулась к Карпину:
— Чего звал?
Он ткнул в мое плечо пальцем.
— Зашей, поранился человек.
— Угу, поранился, — Марилька состроила гримасу. — Как же, дуй. Карпин, научился бы ты сначала головой думать, а потом из своей деревяшки стрелять, — она без лишних слов стянула с плеча куртку и деловито осмотрела рану, больно тыкая в ее края пальцем.
— Ай! — я отстранился. — Да ладно, сама заживет.
— Ну, как хочешь, — черноволосая пожала плечами.
— Шей, шей, это у него уже бред начинается.
— Так он же сам сказал, — возмутилась она. — Чего нитки зря тратить, раз он сам не хочет?
— Штопай, баба, кому сказал!
— Тьфу ты, — сплюнула Мариля, сцапала меня за запястье и потащила в сторону телеги, на которой лежал внушительных размеров деревянный гроб, прикрытый грязной белой парусиной. Я не сопротивлялся. — Идем, на холме зашью, а пока прокатишься рядом с Митясей. От него несет, конечно, но от тебя тоже пованивает не меньше. Сдружитесь.
Я усмехнулся. Прелестно, просто прелестно.
ГЛАВА 2
— Прости, — она еще крепче сжала мою раненную руку, смахивая с глаз проступившие капельки прозрачных слез, блестящих в свете огненных фонарей, подвешенных на раскачивающиеся ржавые цепи к потолку.
Я молчал, стиснув зубы. Кто же знал, что все так обернется? Я надеялся найти свое будущее, а попал в еще одну паршивую темницу и вновь нацепил на себя невольничий ошейник. Неужели со мной всегда будет случаться… это.
Я вздохнул.
— Дерьмо, — вслух закончил я свои мысли, закрывая глаза от нудящей тупой боли во всем теле, как будто по нему прошлась вся королевская конница.
— Что?
— Дерьмо, — повторил я.
Девушка всхлипнула и убрала руку, скрывшись в тени подземелья, от которого меня отделяла крепкая железная решетка, каждый прут которой красовался торчащими иглами колючей проволоки.
— И вот спустя семь месяцев ты, наконец, пришла ко мне, — глухо прошипел я, едва сдерживая подступающую к горлу ярость. — Прелестно, просто прелестно!
