Энтони Уоренберг - Клятва киммерийца
— Но я не хочу идти туда, — вдруг проговорил юноши, с невыразимой мукой глядя на старика, — я не хочу возвращаться к людям! Я думал, что смогу это сделать, а теперь, оказавшись среди своих, всем сердцем желаю остаться здесь, в лесах, вместе с вами! Не делай этого со мной, не требуй, чтобы я разлучился с теми, кому принадлежу…
Старец не прерывал его, но голос Ллеу звучал все тише и тише, и, наконец, юноша умолк, тяжело и прерывисто дыша. Варвар, наблюдавший за этой сценой, недоуменно скривил губы, не понимая, как пристало мужчине проявлять столь недостойную слабость и кричать о том, что он, видите ли, не желает исполнить свой долг.
— Ты напрасно считаешь Ллеу слабым и малодушным, киммериец, — в очередной раз показав способность Всевидящих читать чужие мысли, обратился к нему Оттфрид. — Вспомни, не он ли две зимы терпел мучительные пытки в подземелье, но не предал свой дар, повинуясь закону сердца? В каком состоянии он был, когда ты увидел его впервые? Страх присущ любому человеку, равно как и сомнения, а Ллеу — человек… но тебе не понять его муку, как понимаю ее я, ибо Всевидящие чувствуют боль друг друга как свою собственную. Дитя мое, — Оттфрид протянул руки к Ллеу, — поверь мне, ты не будешь один, даже когда твой достойный спутник тебя покинет. Я — и все племя — оно внутри тебя самого. Мы не изгоняем тебя, ты не отвергнут нами, как тебе кажется. Ты посланник, а не отверженный. И завтра в числе шестерых избранных ты совершишь обряд совокупления с прекраснейшей из наших женщин, которой впервые предстоит пройти его: ты такой же, как и все в роду Всевидящих, и наравне со всеми имеешь право продолжить этот род.
Мгновения ужаса и отчаяния, охвативших Ллеу и сжавших его сердце ледяными когтями, миновали, и теперь он с некоторым стыдом искоса глянул на Конана, уловив его презрение.
Неловкости же перед Оттфридом юноша, no-Коже, никакой не испытывал.
— Ладно, парень, — варвар положил огромную руку на плечо Ллеу, — видал я и посильнее тебя воинов, которым иногда жуть как не хотелось ввязываться в бой, да все-таки им удавалось перепороть нерешительность, и они шли.
— Я пойду, — твердо заявил Ллеу, — Больше такого со мной не повторится.
Юноша снова был спокоен, взгляд его прояснился — буря, свирепствовавшая в его душе, улеглась. Он не смирился со своей участью, но принял необходимость исполнить долг, как принимает молодой воин оружие из руки более опытного, горя желанием применить его достойно и не опозорить благородную сталь собственным малодушием…
* * *Обряд, коему Всевидящие придавали огромное значение и который занимал в их жизни чрезвычайно важное место, был весьма примечателен.
Женщины, которым следовало участвовать в нем, чувствовали себя подлинными властительницами и не испытывали ни малейшего смущения или страха. Между прочим, у любой из них мог быть мужчина, к которому она испытывала особое расположение, равно как и он к ней, но это не давало ей права отвергать остальных. Когда вопрос стоял о продолжении рода, личные чувства отодвигались на второй план.
В промежутках между обрядовыми отношениями — другое дело, тут не возникало никаких возражений, достаточно было взаимного согласия двоих, и только их в таком случае касалось, желают ли они уединиться или не станут возражать против присутствия кого-то еще при их соитии.
Кстати, подобные возражения возникали редко, подобно тому, как мало найдется нормальных людей, требующих, чтобы на них никто не смотрел, когда они едят.
Обряд же был именно подлинным пиром, но совершающимся по особым правилам своеобразного ритуала.
Тела его участников не были ничем прикрыты, разве что венок из цветов или веток украшали головы женщин.
Никакой поспешности либо грубости по отношению друг к другу не допускалось.
Женщина проявляла себя с каждым из шестерых, которого должна была принять, так, словно создана именно для него и ждала его всю жизнь, а он, в свою очередь, прикасался к ней как к божеству, сошедшему ради него на землю в эту ночь, в результате наслаждение становилось не только физическим, но и, в первую очередь, — духовным.
Наверное, поэтому у Всевидящих рождались красивые дети — их зачинали только в любви.
Ллеу был первым из шестерых избранных, и вообще первым мужчиной у совсем юной девушки, никогда прежде не принимавшей участия в обряде.
Ей было лишь четырнадцать зим, но это вовсе не свидетельствовало об ее полнейшей неопытности — как и все остальные. Файона, сколько себя помнила, присутствовала при совершении обряда и была вполне к нему готова. В такие ночи самый воздух лесов, кажется дышал страстью и нежностью.
Когда Ллеу приблизился к Файоне, та шагнула ему навстречу, радостно приветствуя юношу, потом обняла, закинув руки ему не шею.
Ллеу был лишен необыкновенного покрова в виде короткой шерсти, который отличал всех прочих мужчин рода Всевидящих (женщины таковым не обладали), но это никого не смущало и не вызывало ни малейшего недоумения.
Всевидящие вообще не придавали особого значения внешнему облику: во-первых, все они обладали достаточно привлекательной внешностью, во-вторых, и для них куда важнее была внутренняя суть любого существа или явления.
Слившись с Файоной, Ллеу взял ее за руки. Девушка, казалось, ждала, как он проявит себя, выплеснется ли из ладоней и пальцев его то же самое пламя, что пульсировало в ней самой, готовое освободиться и проникнуть в его сердце и тело, сливая две души в одну.
И в момент величайшего наслаждения, наступивший одновременно у обоих, это пламя вспыхнуло — зримое, живое, оно потекло потоком синих искр от тела к телу, заставляя руки сиять…
Что-то шло от Файоны через пальцы к Ллеу — и от него к девушке.
Наконец, это слилось в одно, ослепительной вспышкой вырвалось из обоих и закачалось над их головами, точно крошечная шаровая молния, однако невесомая и теплая, а не обжигающая и способная нести смерть…
Но Конан этого не видел. Пока все племя с замиранием сердца наблюдало за происходящим, он в некотором недоумении думал, что все это, может быть, и хорошо для Всевидящих, но для нормального человека все же выглядит странно и дико.
Подобные брачные церемонии могли бы быть, куда ни шло, у зверей, да и то не у всяких, а тут…
— Пойдем со мной, — рядом с ним остановилась еще одна женщина, столь же привлекательная, как те, что были сейчас в центре всеобщего внимания, разве что чуть постарше; она улыбалась такой же открытой улыбкой, какая была присуща Ллеу. — Я прошла обряд две луны назад и теперь могу не участвовать в нем в течение одной зимы, пока не буду готова вновь стать вместилищем новой жизни, как сейчас. Теперь же я могу принадлежать каждому. Пойдем! Ты печален, потому что желал бы быть там, с ними, — она махнула рукой в сторону поляны, — но нет ничего проще, чем прогнать такую печаль, ведь теперь у тебя есть я…
