Дэвид Геммел - Волк среди теней
— Я не верю вам, мистер Шэнноу.
— Не верить удобнее для вашей совести, мистер Берри.
Обед был съеден в молчании, и Берри вскоре уехал. Когда мул со святым исчез из вида, Эрик молча ушел в свою комнату и захлопнул дверь.
— Мне тревожно за него, — сказала Донна, когда они с Шэнноу убирали посуду.
— Он боится меня, Донна, я его не виню.
— Он ничего не ест, и ему снятся кошмары.
— Думается, твой друг Берри прав, и мне следует уехать. Но я боюсь за тебя. Когда я уеду, Флетчер вернется.
— Так не уезжай, Йон, останься с нами.
— Мне кажется, ты не понимаешь опасности. Я больше не человек, а ходячий кисет, набитый обменными монетами для всякого, кто решит нажиться на мне. Даже сейчас три человека в холмах собираются с духом, чтобы наброситься на меня.
— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — сказала она.
Он протянул руку и ласково погладил ее по щеке.
— Хочу я только того, чего хочешь ты, но я знаю, что будет.
С этими словами он оставил ее, направился к комнате Эрика и постучал. Мальчик не ответил, и он снова постучал.
— Ну?
— Это Йон Шэнноу. Можно мне войти?
Молчание. А затем:
— Ну, хорошо.
Эрик лежал на кровати лицом к двери. Он поднял глаза и увидел на Шэнноу рубашку своего отца. Раньше он этого как‑то не заметил.
— Можно мне сесть, Эрик?
— Можете делать все, что захотите. Как я вам помешаю? — сказал мальчик с горечью.
Шэнноу придвинул стул к кровати и повернул его спинкой вперед.
— Хочешь поговорить об этом, Эрик?
— О чем об этом?
— Не знаю, Эрик. Я знаю только, что ты мучаешься. Хочешь поговорить о своем отце? О Флетчере? Обо мне?
— По‑моему, мама хотела бы, чтобы меня тут не было, — сказал Эрик, садясь и обхватывая колени руками. — Тогда она могла бы проводить с вами все время.
— Она мне этого не говорила.
— Вы не нравитесь мистеру Берри. И мне тоже.
— Иногда я не нравлюсь самому себе, — сказал Шэнноу. — И тогда я принадлежу к большинству.
— Все было хорошо, пока вы не приехали, — сказал Эрик, закусил губу и отвел глаза, удерживая слезы. — Нам с мамой жилось отлично. Она спала здесь, и я не видел страшных снов. И мистер Флетчер был мне друг, и все было отлично.
— Я скоро уеду, — негромко сказал Шэнноу, и правда собственных слов была для него, как удар обухом. Вода в пруду успокаивается, рябь исчезает, и все возвращается к тому, что было.
— Как прежде, уже не будет, — сказал Эрик, и Шэнноу не возразил ему.
— Ты очень разумен, Эрик. Жизнь изменяется — и не всегда к лучшему. То, как человек справляется с этим, показывает, какой он закалки. Я думаю, ты справишься. Потому что ты сильный — сильнее, чем тебе кажется.
— Но я не сумею помешать им отобрать наш дом.
— Да.
— И мистер Флетчер заставит маму жить с ним?
— Да, — ответил Шэнноу, сглатывая и отгоняя от себя страшные образы.
— Я думаю, вам лучше погодить с отъездом, мистер Шэнноу.
— Пожалуй, что так. Было бы очень хорошо, если бы мы стали друзьями, Эрик.
— Я не хочу быть вашим другом.
— Почему?
— Потому что вы отняли у меня мою маму, и теперь я совсем один.
— Ты не один, хотя мне и не удастся убедить тебя в этом, несмотря но то, что одиночество я знаю, вероятно, больше, чем кто‑либо в мире. У меня никогда не было друга, Эрик. Когда я был в твоем возрасте, моего отца и мать убили. Некоторое время меня растил наш сосед, Клод Вурроу. Потом и его убили, и с тех пор я всегда один. Я никому не нравлюсь. Я — Иерусалимец, Тень, Губитель разбойников. Где бы я ни был, меня будут ненавидеть и преследовать… или же использовать те, кто «лучше». Вот что такое одиночество, Эрик, — сидеть с испуганным ребенком и не уметь воззвать к нему, убедить даже его. Вот что значит одиночество. Когда я умру, Эрик, никто не будет меня оплакивать. Будто я и не жил вовсе. Понравится тебе быть таким одиноким, мальчик?
Эрик ничего не ответил, и Шэнноу вышел из комнаты.
Трое следили, как Шэнноу выехал со двора фермы и повернул на восток к сосновому бору. Они быстро оседлали своих коренастых лошадок и поехали за ним.
Первым ехал Джеррик, потому что у него было длинное ружье — кремневое, заряжающееся с дула, и почти новое — каких‑нибудь тридцати пяти лет. Прекрасное ружье: трое его прежних хозяев были из‑за него убиты. Джеррик приобрел его в уплату за карточный долг два года назад и первым делом убил прежнего владельца, который выслеживал его, чтобы выкрасть ружье. В этом была какая‑то поэтическая справедливость, хотя Джеррик не мог бы облечь свое ощущение в слова.
За ним ехали Пирсон и Стриж. Джеррик мог всецело на них полагаться… пока все трое оставались бедняками. Троица прибыла в Ривердейл совсем недавно, но бдительный Бард тут же взял их на заметку, порекомендовал Флетчеру, и это поручение было их испытанием для приема в Комитет.
«Выследите и убейте Иерусалимца». Если мишень будет неподвижной, лучше длинного ружья не найти ничего. А Стриж был искусным арбалетчиком. Пирсон лучше владел ножом, но мог и метнуть его с редкой точностью. Джеррик не сомневался, что они справятся со своей задачей без всякого труда.
— По‑твоему, он решил уехать из этих мест? — спросил Стриж.
Джеррик презрительно пропустил вопрос мимо ушей, но Пирсон ухмыльнулся, показав щербатые зубы.
— А седельные сумки где? — сказал он.
— Тогда, почему нам не подстеречь его на обратном пути? — спросил Стриж.
— А что, если он вернется ночью? — ответил Джеррик.
Стриж прикусил язык. Он был моложе своих товарищей и жаждал, чтобы к его словам прислушивались с уважением, но стоило ему открыть рот, как он навлекал на себя насмешки. Пирсон хлопнул белобрысого юнца по плечу и ухмыльнулся. Он знал, о чем думает паренек, но знал также и причину его огорчений: Стриж был так глуп, что не понимал, насколько он глуп. Но он все равно нравился Пирсону, и во многом они подходили друг другу. Оба чурались женщин, оба наслаждались ощущением власти, которое рождалось отсутствием совести и богоподобной радостью владения чьей‑то жизнью, прежде чем уничтожить ее. Единственная разница заключалась в том, что Стриж наслаждался, убивая мужчин, а Пирсон обретал изысканное удовольствие, пытая женщин.
Джеррик в этом отношении был непохож на них. Убивая, он не испытывал ни радости, ни отвращения. Это была просто работа — вроде прополки грядок, рубки леса, свежевания кроликов. Работа, требовавшая быстроты исполнения. Развлечения Пирсона и Стрижа ему досаждали, а вопли жертв мешали спать.
Джеррику было под пятьдесят, и он подумывал о том, чтобы завести свое хозяйство и семью. В Ривердейле ферму он присмотрел себе — вместе с молодой вдовой, которой она принадлежала. На обменные монеты, полученные за Иерусалимца, он обзаведется шерстяной одеждой и приступит к ухаживанию. Вдове придется отнестись к нему серьезно, как к члену Комитета.
