Антон Фарб - День Святого Никогда
— Н-да… — сказал он. — А куда я задевал ножны?
И действительно, ремень, к которому Феликс обычно крепил оружие, сиротливо покачивал опустевшими хлястиками. Феликс застегнул пряжку ремня, подтянул раструбы перчаток, пропустил лезвие даги сквозь переплетение стальных полосок на гарде эстока и, перехватив меч как трость, отправился на поиски ножен.
Их не было ни в кабинете (зайдя в который, Феликс убрал окованный фолиант в тайник за книжными полками), ни в библиотеке, ни в гостиной, ни в столовой, ни даже в детской. Их не было нигде. Отчаявшись, Феликс позвал Освальда. Старый слуга явился незамедлительно, неся плащ в левой руке и ножны — в правой, и Феликс тут же вспомнил, что он сам не позднее чем неделю назад просил Освальда отнести ножны к мастеру, дабы тот сменил тесьму. «Я что-то совсем память потерял», — недовольно подумал Феликс.
— Бальтазар уже приехал? — спросил он, прикрепляя ножны к ремню.
— Так точно. Сеньор Бальтазар сейчас изволят беседовать с Агнешкой в саду, а карета дожидается у ворот.
— Вот и славно. Тогда я ушел…
Пространство, отделяющее фасад дома от чугунной ограды, за которой уже гремела улица, можно было назвать садом лишь с большой натяжкой. Но в этом крошечном дворике росли две чахлых акации и — вдоль ограды — кусты ежевики, а возле ведущей к дому дорожки Феликс соорудил для внучки качели, где сейчас сеньор Бальтазар и изволил беседовать с Агнешкой.
Сеньор Бальтазар ослеплял. От него трудно было оторвать взгляд. Пурпурные бриджи были заправлены в тупоносые ботфорты с квадратными пряжками, бархатное полукафтанье того же пурпурного оттенка стянуто по диагонали шикарной перевязью из кожи амфисбены, черный плащ оторочен мехом горностая, широкополая шляпа украшена пучком павлиньих перьев, левая рука возлежит на эфесе, правая — упирается в бок… Неудивительно, что Агнешка внимала ему, открыв рот. Драконоубийца выглядел как заядлый франт и прожженный сердцеед.
— Пижон, — оценил его наряд Феликс.
— А то! — подбоченился Бальтазар. — В кои-то веки я выбрался на эту дурацкую церемонию — так хоть оденусь поприличнее. Не то что некоторые… — Он окинул Феликса скептическим взглядом.
— Если ты еще раз выругаешься при Агнешке, — меланхолично сказал Феликс, — я тебя зарублю.
— Да ладно тебе, дедушка!
— Ой-ой-ой, как страшно, — запричитал Бальтазар. — А вот это видал? — Он обнажил до половины свой палаш толедской стали.
— Вот им и зарублю…
— Вы прямо как дети малые! — сказала Агнешка. — Хватит ссориться, а то еще опоздаете.
— Дело говоришь, — кивнул Феликс и поцеловал внучку в лоб. — А теперь иди домой, иначе простудишься. И не вздумай меня дожидаться, я вернусь поздно, так что ложись спать, а завтра я тебе все расскажу.
— Завтра мне в гимназию…
— Тем более, тебе надо выспаться. Все, марш в дом!
— Экий ты строгий, — удивился Бальтазар, — Пусть ребенок помашет дедушке платочком!
— Пусть, — согласился Феликс. — Из окна своей комнаты. И никаких разговоров! Не хватало тебе только заболеть в самом начале учебного года.
— Да ну… — разочарованно протянула Агнешка.
— В самом деле, вечерок обещает быть прохладным, — подтвердил Бальтазар. — А ты даже плед не захватила. Нас-то карета ждет…
Карета, ожидающая у ворот, уступала лучшим экипажам Метрополии только в одном: на дверцах не было гербов. Во всем же прочем она была эталоном роскоши и вернейшим признаком себялюбия ее хозяина. Содержать собственный выезд — так называлась эта дворянская привычка, от которой так и не смог отказаться испанский идальго. В понятие «выезд» помимо очевидных кареты и четверки лошадей, входили еще кучер, конюх, два форейтора и два холуя в ливреях; обязанности последних сводились к своевременному открыванию дверец и откидыванию подножек для удобства пассажиров, а также стоянию на запятках во время езды и глотанию дорожной пыли… Бальтазар вообще был склонен к излишнему, с точки зрения Феликса, мотовству: дома он держал просто немыслимое количество челяди, включающее в себя повара, садовника и даже личного цирюльника, не говоря уже о регулярно сменяющих друг дружку горничных. Учитывая кочевой образ жизни Бальтазара, из-за которого он проводил дома от силы два-три месяца в году, расточительство испанца превышало разумные пределы даже по меркам Столицы. С другой стороны, профессия драконоубийцы всегда обеспечивала ее обладателю достаток и благополучие…
— Не может быть, — заявил Феликс, оказавшись в карете и не обнаружив там ни Патрика, ни Себастьяна. — Неужели ты смог их отговорить?
— Как же! Держи карман шире… Трогай! — крикнул Бальтазар кучеру и карета, мягко качнувшись на рессорах, поехала по освещенной газовыми фонарями улице. — Представляешь, полчаса назад заявляются ко мне эти балбесы и ставят меня в известность, что они-де не намерены ехать на церемонию в моей карете, дабы их будущие однокурсники не подумали, будто они — мои балбесы — пользуются протекцией со стороны именитого драконоубийцы… Протекцией! Ха! Да была б моя воля…
Феликс поерзал, поудобнее устраиваясь на диванчике. Движение кареты внутри почти не ощущалось. «Да, это вам не кэб…» — подумал он и благодушно изрек:
— Будет тебе сокрушаться! Ничего ведь уже не изменишь.
— И то правда. А ну-ка, привстань! — Бальтазар приподнял седушку, пошарил в дорожном сундуке и вытащил оттуда толстого стекла штоф и два лафитных стаканчика. — Держи.
— Не сочти за грубость, — сказал Феликс, поглаживая лафитничек пальцем, — но все-таки, ответь мне на один вопрос.
— Спрашивай! — Пробка выскочила из горлышка штофа со звонким «пум!», и воздух наполнился дразнящим ароматом дорогого коньяка.
— Тебя не пугает судьба Бертольда? — спросил Феликс, имея в виду их общего учителя, когда-то — героя, а ныне — окончательно спившегося завсегдатая кабачка «У Готлиба» и автора песни о Дне Святого Никогда.
— Не пугает, — очень серьезно ответил Бальтазар. — У Бертольда были свои причины спиваться. Не суди о том, чего не знаешь… К тому же, я не пью, а выпиваю, — продолжил он в своей обычной манере.
— И очень часто…
— Ты кто, моя мать? — возмутился Бальтазар. — Может, я для храбрости хочу выпить!
Такое признание от бесстрашного драконоубийцы повергло Феликса в шок.
— Прости, не понял? — на всякий случай переспросил он.
— Я же не был никогда на этой проклятой церемонии — откуда мне знать, смогу ли я переносить пафосные речи на трезвую голову!
5
Насчет пафоса Бальтазар, конечно же, преувеличил. Церемония приема новых студентов, проводимая ежегодно в День Героя на протяжении тридцати с лишним лет, даже не обзавелась достойным и громким названием, продолжая именоваться скромно и просто: «церемония». Кроме студентов — будущих и настоящих, а также Сигизмунда — главного и бессменного (никто другой и не претендовал на эту должность) устроителя и распорядителя церемонии, на ней, как правило, присутствовали немногочисленные герои и почетные гости, и если среди последних считалось высокой честью получить приглашение в Школу на торжественный прием, то господа герои отлынивали от подобных мероприятий как только могли.
