Джонатан Кэрролл - Белые яблоки
Но рано или поздно он получал от нее письмо, подобное этому, и тогда… тогда его сердцу становилось тесно в груди и он чувствовал себя ребенком, проснувшимся рождественским утром. Однажды он написал на листке бумаги своим красивым почерком любимую им цитату и преподнес ей. «В другом полушарии – звезды другие, но мы по-прежнему верны друг другу».
И тут по спине у него пробежал холодок: вспомнились слова Коко о том, что он якобы возвратился к жизни в то мгновение, когда увидел ее в витрине магазина. Не означало ли это, что Изабелла на самом деле существовала лишь в его воображении? Неужто память о ней, как и все в его жизни, – не более чем мрачная иллюзия?
Но поразмыслить об этом он не успел – раздалась резкая трель телефона. Он поспешно схватил трубку и, едва не поперхнувшись, крикнул: «Алло!»
– Винсент, это Бруно.
– Слава богу!
Помолчав немного, Бруно спросил:
– Ты уверен, что Он существует? Я-то вряд ли смог бы точно сформулировать, что о Нем думаю.
– Ближе к делу.
– Ты ведь умер, а, Винсент? Я ходил на твои похороны. Ты болел, а после умер, верно? Знаешь, у меня что-то неладное творится с памятью. Когда я увидел тебя сегодня в ресторане, то чуть не описался. Я ведь был на твоих похоронах. И навещал тебя в больнице Святого Юлиана. Цветы принес!
Этрих взял ручку и, прижав телефонную трубку плечом к уху, записал на обороте письма Изабеллы: «Больница Святого Юлиана».
– Все верно, Бруно, но я ничего этого не помню. Ничего. И должен узнавать о своей жизни от других. Я ей сперва не поверил, но она представила доказательства. И сумела меня убедить, что все это правда.
– Точно! Точно! Со мной было абсолютно так же! Ну и где мы встречаемся? Можешь сейчас со мной увидеться? У меня просто ум за разум заходит. Ничего не изменилось, Винсент. Я умер и воскрес, но все осталось как прежде. И я ничего не могу вспомнить, кроме того, о чем он мне рассказал там, в ресторане.
Этрих нахмурился. Перед его мысленным взором возникла Коко, разговаривавшая с Бруно за столиком в «Акумаре».
– Ты это о ком?
– Брандт. Тот, с кем ты сидел в ресторане. Эдвард Брандт.
– Я там был с женщиной, Бруно. Я тебя с ней познакомил. Ее зовут Коко Хэллис.
Бруно издал короткий сдавленный смешок и зачастил:
– Это был мужчина, Винсент! Вы вдвоем сидели за столиком. Какая женщина?! Ты меня ему представил. Назвал его Эдвардом Брандтом.
В телефоне воцарилось напряженное молчание. Оба подумали одно и то же: «О господи!»
Прежде чем идти на встречу с Бруно, Этриху следовало сделать еще один звонок. Разговор предстоял тягостный, и он не без труда заставил себя снять трубку и набрать номер. Китти, как он и ожидал, ответила на его приветствие без энтузиазма. Тотчас же раздраженно спросила, что ему нужно, сообщила, что час поздний, и потребовала от него быть кратким. Этрих, постаравшись придать голосу как можно больше мягкости и задушевности, спросил, не звонила ли ей недавно жена Бруно Манна и если да, то что именно она сказала? Китти совсем уже сердитым тоном осведомилась, с какой стати Нэнси Манн стала бы ей звонить.
– Ну как же… Ты сама знаешь… После того, что случилось с Бруно…
– А что случилось с Бруно?
Этрих потерял контроль над собой и невольно повысил голос:
– Китти, не ты ли сама мне звонила сегодня днем и сказала…
– Ничего я тебе не могла сказать. Я и дома-то весь день не была, Винсент. Столько дел накопилось. И с какой это стати я стала бы тебе звонить? – Выпалив последнюю фразу, она бросила трубку.
Получалось, что она, как и все остальные, понятия не имела о смерти Бруно Манна.
По дороге к месту встречи с Бруно Этрих совершил первое из своих чудес. Сам он жил в южной части города, Манн – на западной окраине. Встретиться они договорились в баре под названием «Хоф», где подавали редкие и дорогие сорта крепких напитков. Этриху нравилось это местечко, потому что ему открыла его не кто иная, как Изабелла Нойкор. Один из сюрпризов, на которые она была так щедра. Как-то на службе он получил от нее электронное письмо. Изабелла любила пользоваться услугами почты во всех ее видах, и когда их отношения находились на подъеме, она писала ему по три-четыре раза на дню. Иногда она отправляла письмо на адрес его офиса, и бывало, что еще несколько коротких сообщений ждало его в компьютере. Короткие фразы, слова которых располагались на экране в форме поцелуя. Но в тот раз она лишь сообщила название и адрес бара, в котором он никогда не бывал, и добавила, что в час пополудни его там ждет сюрприз. Он улыбнулся, решив, что она позвонила туда из Вены и заказала для него роскошный обед. Но когда в назначенное время он переступил порог «Хофа», Изабелла поднялась ему навстречу из-за столика, за которым беседовала с Маргарет Хоф, владелицей бара. Он был несказанно этому рад, но не слишком удивился. От Изабеллы можно было ждать чего угодно. Однажды, когда они лежали в постели, она попросила его охарактеризовать ее каким-нибудь одним словом. Это было совершенно в ее духе – она нередко предлагала ему сконцентрировать свое видение мира в одном слове, одном образе, чтобы ей легче было постичь гамму его ощущений. Немного помешкав, он произнес:
– Итальянская опера. Она покачала головой:
– Это два слова.
– Но разве одного довольно, чтобы передать все, что ты собой являешь? Ты неисчерпаема, неповторима.
– Нет, постарайся. О чем ты чаще всего вспоминаешь, когда думаешь обо мне?
Он напряженно задумался, пока из глубин сознания не появилось наконец верное слово.
– О море.
– О море?
– Да, об океане. – На столике у кровати стоял стакан с водой. – Женщины, которых я знал, они были вроде вот этого стакана воды. А ты – океан.
Он вспомнил об этом разговоре, стоя у края тротуара в ожидании такси. И вдруг глаза его наполнились слезами. Впрочем, такое и прежде нередко с ним случалось, стоило только подумать об Изабелле. Она была его итальянской оперой, его океаном. Глубина его чувства к ней порой пугала его самого.
Наконец возле него затормозило такси. Назвав шоферу адрес, Этрих задумался: что сказать Бруно и о чем его следует спросить? Но тут, в который уже раз, он взглянул на все случившееся с ним словно со стороны, и мысль о нелепости, невероятности событий минувшего дня вытеснила из его головы все остальные соображения. Тогда, решив ни о чем больше не думать, он откинулся на спинку сиденья и уставился в окно, за которым мелькали вечерние огни. Ему вспомнился последний разговор с Китти, ее раздраженный тон. И в тысячный раз со времени их разлуки он ощутил несказанную горечь при мысли о том, как тяжко пришлось страдать женщине по его вине. Ирония же ситуации заключалась в том, что действовать именно так, а не иначе его заставила любовь, а вовсе не ненависть и уж ни в коем случае не желание причинить ей боль.
