Роберт Асприн - Кровные узы
Создавалось впечатление, что он пытается запомнить узор ковра. Джилла подумала: «Если он осмеет меня, я его убью!»
Но вот он поднял голову, и его усталое лицо, его глаза засияли так, как это было, когда он смотрел на нее в Другом Мире. За спиной Джилла услышала шелест шелка и сдавленные смешки рабынь, торопливо покидающих комнату. Дверь закрылась.
— Здоровья тебе, мой муж и господин!
Голос Джиллы дрожал лишь самую малость, когда она произносила эти слова.
Облизнув пересохшие губы, Лало осторожно подошел к столу, разлил вино. И предложил ей кубок.
— Здоровья тебе, — сказал он, поднимая другой, — моя жена и царица!
Кубки, соприкоснувшись, зазвенели. Джилла ощутила, как сладостный огонь вина опалил ей горло и желудок, но огонь другого рода вспыхнул в ее теле, когда она встретилась взглядом с глазами мужа.
— Здоровья всей земле, — прошептала она, — и исцеляющего пламени любви…
Факелы яркими отблесками раскрашивали развалины храма Дирилы, делая еще более красными забрызганные кровью рясы жрецов и отсеченную голову жертвы. В воздухе висел приторный смрад крови, и цепочка воинов с тревогой следила за людскими толпами, собравшимися у развалин для того, чтобы понаблюдать за священным действием. Теперь жрецы молились, протягивая руки к мраку тучи или дыма, застилающих звезды.
— Чего бы они ни ждали, с этим лучше покончить поскорее, — пробормотал боец Третьего отряда коммандос. — Эта болтовня долго толпу не сдержит. Она познала кровь и скоро захочет еще!
Воин, стоявший справа от него, кивнул.
— Со стороны Китти-Кэта было глупостью разрешить это — всем было ясно, что про…
Его слова сменились невнятным бормотанием, когда каменный взгляд Синка прошелся по шеренге, но сосед услышал, как он добавил с убежденностью, трогательной при данных обстоятельствах:
— Этого не случилось бы, будь Темпус здесь.
— Дирила, Дирила, услышь — о, услышь! — распевала толпа.
«Слышу, слышу» — доносилось эхо от обвалившихся колонн и стен, а может быть, «бойтесь, бойтесь»
— Смилуйся… — послышался протяжный крик.
По толпе пробежала крупная дрожь, и воины напряглись, зная, что сейчас последует.
Огни факелов задрожали от порывов ветра — влажного ветра, подувшего с моря. Ветер налетел снова, и вокруг стало заметно темнее, так как оказались задутыми многие факелы. Один жрец беспомощно вскинул руки, пытаясь удержать срываемый ветром головной убор, и толпа сразу же бросилась в драку за золотое шитье и драгоценные камни. Затем где-то над морем прогрохотали раскаты грома, и первые капли дождя загасили оставшиеся факелы
Дождь зашипел на углях сожженных домов и смыл пепел с крыш тех домов, которые уцелели. Дождевая вода пронеслась по мостовым, сбежала в канавы, заполнила сточные трубы, вынося их опасное содержимое в реку и дальше в море. Дождь очистил воздух от запаха крови, оставив после себя свежесть озона Люди, мгновение до этого рычавшие словно звери, стояли, подняв лица к ставшим внезапно благодатными небесам, и неожиданно для самих себя обнаруживали, что текущая по их лицам вода смешана со слезами.
Жрецы, ворча, поспешно убирали утварь под навесы, а толпа рассеивалась, словно капли фонтана, и вскоре обрадованным солдатам позволили сломать строй и искать укрытия в бараках
Всю ночь чистый дождь барабанил по крышам города. Иллира открыла окно, впуская холодный воздух, и, вернувшись к Латилле, увидела на натянутой коже девочки влажный пот. С затуманившимся взором она укрыла Латиллу одеялом, затем с опаской подошла к столу Лало.
От дуновения влажного воздуха карты трепетали, словно живые существа. С бешено колотящимся сердцем С'данзо принялась снова раскладывать их.
Утром солнце взошло над начисто вымытым городом.
А на персиковом дереве Джиллы появилась новая почка…
Джанет и Крис Моррис
САНКТУАРИЙ ПРЕНАДЛЕЖИТ ВЛЮБЛЕННЫМ
В конце широкой дороги, у пристани, где на месте уничтоженного пожаром склада рыбоглазые бейсибцы выстроили завод по производству стекла, такой же чуждый городу, как и сам рыбий народ, заплативший за строительство, огромный мужчина в изодранной в лохмотья одежде одиноко восседал на коне цвета грязи и смотрел на надвигавшуюся с моря грозу.
Летом грозы в Санктуарии перестали быть редкостью. Эта буря, громкая, как раненый медведь, и темная, как глаз ведьмы, очистила пристань от народа, и мужчина наблюдал за ней из тени двух нависших крыш: в настоящее время в этом разрушенном беспорядками Мире Воров, внезапно лишенном магии, приводившей его в движение, частые грозы означали, что новый и еще неуправляемый бог, Буревестник, пока что не вступил в свои права.
Гиганту, сидящему на коне, чей наряд из грязи никоим образом не скрывал его необыкновенной подпруги и разума в глазах, было совершенно наплевать на бога, стоявшего за бурей, если можно было, не покривив душой, назвать таковым первозданный хаос, зовущийся Буревестником.
Гиганту было наплевать — и больше, чем он склонен был признавать сам — на дочь этого бога, Джихан, прозванную Пенорожденной, — выражение страсти Буревестника к ветру и волнам, — которая была помолвлена с Рэндалом, Тайзианским колдуном, и застряла в Санктуарии, пока брак не будет заключен или же, наоборот, отменен. Гигант был настолько заинтересован, что осмелился возвратиться в Санктуарий, хотя город был обречен императорским указом и глупостью населяющих его эгоистичных людей, обречен на полное уничтожение после новогоднего праздника, когда должно будет истечь время, милостиво предоставленное новым ранканским императором Тероном принцу-наместнику Кадакитису для восстановления в городе законности и порядка.
После того как порядок восстановлен не будет, на город двинутся императорские полчища — «даже если потребуется по воину на каждого бродягу, по стреле на каждого бунтовщика», говоря словами Терона, — и тогда воровской мир перестанет быть призрачным раем
Усмирение непокорных городов было страстью Терона. Усмирение кишащего колдовством Санктуария прежде не представлялось возможным, но не теперь: враждующие между собой ведьмы и жадные жрецы сообща ухитрились уничтожить обе нисийские Сферы Могущества до наступления весны, образовав дыры в колдовском покрывале Санктуария и ослабив его защитный пояс.
И город в конце концов стал таким, каким давно уже называли его бойцы Священного Союза Темпуса: по-настоящему проклятым. То, что проклятие это стало следствием жадных игрищ его плебса, а не огненного столпа, поднявшегося из дома в центре города и бросившего вызов небесам, не удивило Темпуса.
