Антон Орлов - Заблудившийся караван
Из оцепенения меня вывел, стыдно сказать, подзатыльник. Я чуть не ткнулся носом в рифленую ступеньку.
Оторопело поворачиваюсь, а он, как ни в чем не бывало:
– Долго собираешься медитировать?
Не сцепился я с ним только потому, что в нашу сторону смотрела Джазмин. И так уже напортачил выше крыши, и если, в довершение, полезу в драку с парнем, который, несмотря на свой сволочной нрав, реально может нас выручить, – грош цена мне будет.
Забираемся в фургон. Куто не спит, из-за перегородки доносится воинственное мычание. Угадав нужную дверь, Валеас как есть в полушубке и при своих железяках вваливается в инфекционный бокс.
Пытаюсь его остановить:
– Куда лезешь, ты же не стерильный!
– Когда надо, стерильный.
На шум высовывается фельдшер. Опоздал, надо было раньше не пускать.
Эберт спит, слипшиеся волосы наполовину закрывают бледное исхудавшее лицо. На подушке и на пододеяльнике старые и свежие пятна крови. На столике скомканное полотенце, крошки, миска нетронутой овсянки, граненый стакан в тяжелом блестящем подстаканнике, с мутью недопитого компота. На дне стакана угадывается какой-то размокший фрукт – то ли ломоть груши, то ли черносливина. В сочащемся сквозь заледенелое снаружи окошко сереньком свете этот натюрморт смотрится до того безнадежно… Спертый запах лекарств, несвежего белья и близкой смерти. Знаю, это я виноват. Даже как-то не до Валеаса становится.
Он протягивает руку и убирает волосы с лица Эберта. Больной от этого бесцеремонного жеста просыпается, щурит заплывшие воспаленные глаза, тут же заходится в диком кашле, и тогда Валеас кладет пятерню ему на горло.
Моя первая мысль: что делает, гад… Пытаюсь его оттащить, тогда он другой рукой, не глядя, меня тоже хватает за глотку. Сбоку суетится и что-то говорит фельдшер, за стенкой мычит Куто, а у меня звенит в ушах, и думается: вот сейчас придушит обоих, Эберта – чтобы не кашлял, меня – чтобы не мешал душить Эберта…
Когда он разжал пальцы, я так и сполз по стенке на корточки и схватился за ноющую шею.
– Спасибо, – доносится из бокса слабый голос Эберта. – Теперь лучше… Спасибо вам.
– Я сделал, что мог, – небрежно бросает Валеас фельдшеру. – Тут сужабник, заварите для него.
Тот обеими руками хватает пакет с драгоценным лекарственным растением и тоже бормочет что-то признательное, а после, когда хлопает дверь фургона, спрашивает:
– Э-э, Матиас, вам нужна медицинская помощь?
– Нет! – хриплю яростно и пристыженно. – Я пойду…
Напоследок вижу, что Эберт, неуклюже усевшись на постели, за раз выхлебал компот и набросился на овсянку. Рад за него, словно гора с плеч, хотя на душе пакостно: почему выдающиеся способности иной раз достаются тем, кто их вовсе не заслуживает?
Интересно, это у меня взыграла недобитая зависть или протестует чувство справедливости?
Когда выбираюсь, все еще сорванно дыша, из медфургона, первым делом вижу Ингу.
– Ты чего такой встрепанный? Что-то не так с больными?
– С ними все нормально. – Не буду радовать ее тем, что мне только что чуть шею не свернули. – Не знаешь, из-за чего спорят? – киваю на группу возле головных машин. – Он же запросил обычный для следопытов гонорар, если не врет.
– Кроме денег, он потребовал заложника.
Я присвистнул.
– Ни фига себе… Ну и дурак! Это же не лесная пехота, а Трансматериковая компания – дельцы и дипломаты, для которых худой мир всяко лучше конфронтации.
– Второй помощник капитана вызвался остаться, а этот его забраковал. Сказал, сам заложника выберет.
– Он, часом, не охренел?
Инга выразительно хмыкнула и пожала плечами. На сей раз мы с ней сошлись во мнениях. Второй помощник капитана, строгий пожилой дядька с бакенбардами и вислыми усами, самая подходящая фигура, чтобы стать гарантом безопасности зарвавшегося вольнонаемного провожатого. Валеас, что ли, забеспокоился, что его сдадут властям за убийство тех солдат или силком заставят подписать контракт с Трансматериковой, чтобы и дальше на нее работал? Так они же не идиоты – выкинуть подобный фокус с лесным колдуном, тем более таким отъявленным отморозком. И по-любому помощник капитана – идеальная кандидатура, кого еще ему надо… Тут мои мысли перескакивают на другое: а ведь гарант безопасности останется с Олой! Вполне себе здорово, если только для пущей надежности в каменную статую не превратят.
Олимпия бродит вдоль автоколонны, разглядывая машины, глаза лукаво блестят из-под пепельно-пшеничной челки. Подхожу и напрямик спрашиваю:
– На заложника будут наводить чары окаменения?
– Еще чего не хватало. – У нее вырывается фыркающий смешок.
– Тогда я согласен остаться. Как бы еще Валеаса убедить…
– Ой-е… Матиас, ты уверен, что действительно этого хочешь?
Она смотрит как будто с легкой обидой, наполовину наигранной, наполовину настоящей.
Не понимаю, в чем дело, но сердце сжимается. Уже начинает темнеть, пасмурная мгла угрожающе загустела, и к ней примешивается розоватый оттенок, хотя в облачном панцире не видно ни единой прорехи. Я снова мерзну, а Ола, кажется, нет.
– Это из-за того, что я спросил, почему вы не подманиваете животных, когда охотитесь? Не подумав ляпнул, честное слово. Я буду во всем тебе помогать по хозяйству и что-нибудь рассказывать, чтоб не было скучно. Добывать дичь я не умею, но попробуем договориться, чтобы нам оставили консервов из запасов каравана.
– Балда! – Ола неожиданно смеется. – Это же я поеду с караваном, а Валеас останется здесь. То-то я удивилась… Если хочешь со мной пообщаться, никуда не девайся, понял?
– Так заложник ему нужен, чтобы с тобой ничего не случилось?
– Будем считать, что для этого.
Группа, стоявшая возле таран-машины, двинулась в нашу сторону. Джазмин молчит и кутается в свои меха, Валеас время от времени что-то невежливо цедит, а все остальные дошли, кажется, до белого каления и говорят одновременно.
– Это пневмония! – срывая голос, кричит врач. – Вы это понимаете или что? Если оставить его в Лесу без наблюдения специалиста, летальный исход обеспечен!
– Толку было от вашего наблюдения, – презрительно замечает Валеас.
– Я же доброволец! – напоминает о себе отвергнутый помощник капитана, с перекошенным от раздражения раскрасневшимся лицом. – Согласно Уставу нашей компании…
– Еще чуть-чуть, и подерутся, – хихикает Ола, прикрыв рот ладошкой, чтобы услышал только я.
Джазмин и лесной колдун останавливаются около нас, караванное начальство уходит дальше, в облаках пара, как закипевший чайник. Небо постепенно меркнет, словно его заливает текущая поверху темная вода. Елажник превращается в почти призрачный, протяжно шепчущий массив, от сугробов тянет таким нездешним холодом, что начинаешь зябнуть при одной мысли, не дожидаясь ощущений.
