Сергей Юрьев - Хрустальная колыбель
По телу старика пробежала крупная дрожь, зрачки закатились под веки, и белки широко открытых глаз жутковато блеснули, поймав лунный свет, пробившийся в узкую щель высокого зарешеченного окна. Связанное тело начало корчиться, извиваться и кататься по полу. Если бы не путы, ведун, наверное, разбил бы себе голову о стену.
Юм смотрел на него в нерешительности — то ли постараться подползти к ведуну и прижать его к полу, то ли забиться подальше в свой угол и спокойно дождаться, когда у старика кончится припадок.
— Р-разойдись! Я иду! — вдруг прохрипел ведун. — Слышишь меня? Я знаю — слышишь. — Крик превратился в еле слышное невнятное бормотание, а сам старик замер в неестественной позе, и казалось, что он даже слегка приподнялся над каменным полом, а вокруг поднявшихся дыбом длинных седых волос возникло едва заметное серебристое сияние, но в темноте трудно было разглядеть…
Юм внезапно ощутил усталость, какую не испытывал никогда раньше, даже после изнурительных упражнений в рубке на тяжелых секирах, даже после многих бессонных ночей во время давнего похода в Пальмеру. Мышцы вдруг стали деревянными и налились тяжестью, перед глазами начали мелькать красные искорки. Он повалился набок, и не было сил даже пошевелиться, а потом пришло забытье, полное расплывчатых видений и неясных звуков.
«Мир — это чаша скорби, и чем полнее испить её при жизни, тем светлее путь по Небесам…» Мелькнуло лицо летописца Иона, учившего его когда-то истории и словесности, умершего в тот же миг, как была поставлена последняя точка «Летописи похода за Северную Гряду».
«Чем больше тебе достается богатств и власти, тем большим испытанием становится для тебя жизнь…» Это говорил отец, передавая ему корону. После этого они ни разу не встречались, и только голубиная почта порой приносила вести из не так уж и далекого Холм-Гота.
«Я открыла тебе много тайн… Теперь ты знаешь назначение трав и смысл заклинаний, но последний урок, который я тебе дам, это не только урок любви, но и урок печали, потому что, познав мою душу и мое тело, ты потеряешь меня навсегда…» Сольвей, прекрасная ведунья, исчезнувшая без следа…
К чему эта цепь воспоминаний? Может быть, и вправду перед смертью жизнь повторяется вновь лоскутами видений?
— Эй, Милость, ты живой? — Голос ведуна звучал откуда-то издалека, сквозь каменные стены, через бескрайние заснеженные равнины. Но ведь снега уже растаяли…
Юм тряхнул головой, возвращаясь к незавидной реальности. Солома, на которой он лежал, была на месте, и темнота сырого подземелья — тоже. Рядом на голом полу сидел ведун, и веревки, ещё недавно опутывавшие его, валялись тут же беспомощными обрывками.
— Ты это… извиняй. — Ведун зевнул, прикрыв рот морщинистой рукой. — Мне своих-то силенок не хватило, так что я у тебя позаимствовал… Зато теперь там знают, где мы и что с нами.
— Где — там?
— Там, где надо. Внучке я своей весточку послал, а она уж твоему Олфу передаст, будь спокоен.
Глава 5
Любое странствие имеет цель, даже если она неведома самому путнику.
Надпись на придорожном камне на границе Холм-Дола и Холм-Бора
— Имей терпение, парень, и когда-нибудь достигнешь всего, к чему стремишься… Если, конечно, не будешь хотеть невозможного и проживёшь достаточный срок. Пока мы в пути, у нас есть время для разговоров, но ты задаешь странные вопросы, Ойван, сын Увита, и среди них есть такие, на которые я не могу и не хочу отвечать. Многое я просто не могу открыть непосвященным…
— А ты меня посвяти, и буду я посвященным, — прервал Служителя Ойван. — А то — «Ойван, поймай зайца, Ойван, накорми коня, Ойван, разведи костер» — как будто я сам не знаю, что делать. А ты мне даже имени своего не назвал. Это что — тоже тайна?
— А вот об этом ты меня не спрашивал.
— Ну, спрашиваю.
— А без «ну»…
— Назови мне, всеведущий Служитель, своё имя, а заодно и имя своего бога, если, конечно, у него вообще есть имя. — Ойван поднялся в стременах и посмотрел на своего спутника сверху вниз.
— Меня зовут Герант, а вот Истинного Имени Творца я тебе не назову. Мелкая нечисть, услышав его, просто дохнет, но и тем людям, кого не коснулось Откровение, знать его опасно. К несчастью, в любой душе есть место для Зла…
Некоторое время ехали молча, прислушиваясь к шорохам, доносящимся из чащи, которая обступала узкую натоптанную просеку. Седьмой день пути — и ни одного встречного, ни одного дозора, ни одного костровища, хранящего недавнее тепло…
— А что это за тварь, которая на тебя напала? — Этот вопрос давно вертелся у Ойвана на языке, но какой-то суеверный страх мешал задать его.
— Гарпия. — Герант нахмурился, вспомнив, как в локте от его руки щёлкала пасть, полная смертоносных игл. — В мире есть творения, а есть и твари… Вот это — тварь. Нежить выползает из Несотворенного пространства. Рухнула Черная скала, но они снова нашли какую-то лазейку…
— Стоп! — прервал его Ойван. — Что такое Несотворенное пространство? Что такое Черная скала? Я же помогаю тебе. Зачем говорить со мной загадками?
— Ну, хорошо, хорошо… Начнем сначала. Тем более что всё это и так уже расползлось легендами и слухами…
Было безбрежное серое пространство, которого, по сути, и не было, поскольку лишь то существует, что отличается от прочего. Не было ни прошлого, ни будущего, потому что время стояло на месте. Не было ни света, ни тьмы, ни земли, ни неба, ни жизни, ни смерти.
Посреди Великого Ничего было Великое Одиночество, и в Нем было заключено Начало.
Начало было Словом.
Слово отделило Дух от Плоти, и стало два мира — живой и мертвый.
Живой мир был внутри Одиночества, а мертвый — вовне Его, и тогда Одиночество, вобравшее в себя Дух, обрело волю и стало Творцом.
Творец был всегда, поскольку обретение Им воли стало Началом Времен.
Творец отделил мертвую плоть от пустоты, а свет — от тьмы.
Творец создал небесные светила и земную твердь, и началось движение сфер.
Но Он был по-прежнему одинок, поскольку не было в мире иной воли, кроме Его.
Творец создал элоимов, дал каждому имя и наделил их волей.
Творец отделил живое от мертвого, создал зверей и птиц.
Творец создал человека, наделив его бессмертной душой, разумом и волей.
Творец создал женщину, чтобы человеческий род имел продолжение.
Творец создал смерть, чтобы отделить жизнь земную от жизни вечной.
И сказал Творец, что всё, созданное Им, прекрасно.
Но три элоима — Луциф, Аспар и Иблит — решили, что превзошли Творца величием своих замыслов. Познав язык Творения, они вывернули его наизнанку, создав зеркальное письмо, и начали выискивать в бесконечности крупинки Несотворенного пространства, первозданного Хаоса.
