Елена Грушковская - Багровая заря
— Ну, всё… Теперь ложись в постель. Ты почувствуешь небольшое недомогание и расстройство вкуса, но бояться не нужно, это временное состояние. Так сказать, пробная версия, а не настоящее обращение. Сейчас я тебя оставляю, но скоро вернусь. Не волнуйся, я буду поблизости. Если почувствуешь себя плохо, просто позови меня, я услышу и приду.
1.24. Странный вкусИ я познала, каково это. У представителя косметической фирмы вы можете купить пробник духов, чтобы понять, хотите ли вы купить целый флакон, а я получила от Эйне «пробник» жажды крови.
В университет мне нужно было ко второй паре, поэтому я встала в восемь. Отец и Алла уже ушли на работу. Меня знобило, одеяло не могло отогреть меня, и я заварила чай и налила грелку. Странный вкус был у чая, какой-то гадкий, маслянисто-бензиновый. Я не смогла удержать во рту эту пакость, выплюнула его. У молока был вкус ещё хуже — затхло-болотный, отдающий тиной. Прокисшее, что ли? Да нет, не может быть: оно только вчера куплено.
И колбаса, и сыр были отвратительными, меня чуть не стошнило, едва я взяла в рот бутерброд. Я попробовала пожевать просто хлеб, но он был как резиновый, будто я ела автомобильную покрышку. Я перепробовала всю еду в холодильнике: у супа был вкус и запах прокисших отходов, яблочный сок был как моча, гречка воняла, как отхожее место на вокзале, яйца казались тухлыми, а про творог и говорить неприлично, на что он был похож. Я пошла в магазин и купила там шоколадный батончик, йогурт, пачку чипсов и минеральную воду.
Тщетно. Шоколад был как резиновый клей, йогурт был горький и вонял грязными ногами, чипсы были как штукатурка, и только минеральную воду можно было с горем пополам пить: она хоть и немного горчила, но ничем особенно мерзким не воняла. Отчаявшись, я попробовала съесть яблоко, но у него был непереносимый вкус гнили, хотя на вид оно казалось вполне хорошим.
Кофе был как помои. Макароны были как дохлые черви. Картошка воняла, как грязная подмышка. Беляш, купленный в буфете, пахнул мертвечиной. Сосиски воняли протухшей рыбой. О самой рыбе и говорить нечего: она была мерзкая, склизкая и несъедобная, как задница Горлума. Солёные огурцы имели до того непотребный вкус и запах, что их и в рот невозможно было взять.
Вся еда будто в одно мгновение испортилась. Я смотрела, как люди в буфете жевали беляши с мертвечиной, ели хот-доги с тухлыми сосисками, поглощали резиновые булочки и уплетали салаты из прокисших и полусгнивших продуктов, но при этом на их лицах было написано удовольствие. Меня же тошнило от одного вида человека, который ел пирожок с трупным запахом.
Но при всём этом в моём животе разгорался пожар голода. Я была согласна съесть что угодно, если бы хоть какую-нибудь еду было можно взять в рот. Я пила только воду, которая попахивала болотом, но была более или менее сносной.
Голод гнал меня к холодильнику, но там был прокисший суп и трупная колбаса. Я попробовала через силу съесть кусок хлеба, я даже разжевала его, но проглотить не смогла: он застрял у меня в горле. Я попробовала запить его молоком, но оно тут же выплеснулось у меня изо рта.
— Что это с тобой? — спросил отец. — Ты у нас не заболела, а?
Я не могла ничего сказать, потому что сама хотела бы знать, что со мной творилось. Алла поглядывала на меня со значительным и понимающим видом, но скажите на милость, что она могла понимать? Мне поставили градусник, но температура была не повышена, как предполагал отец, а даже понижена — тридцать пять и восемь. Грелка не помогала, руки и ноги у меня были всё время холодные. От голода я ослабела, у меня кружилась голова и дрожали колени, но я не могла заставить себя съесть хоть кусок человеческой еды, потому что она воняла разлагающейся мертвечиной и на вкус была такой же.
Конечно, голод не тётка, но я ещё не настолько опустилась, чтобы питаться падалью.
На следующий день я обнаружила на своём столе плоскую продолговатую коробочку. Это был тест на беременность. Наверно, это было дело рук Аллы, догадалась я. Какая проницательность с её стороны! Отцу такое даже в голову не пришло, а женская интуиция Аллы навела её на такие подозрения. Но тут она попала пальцем в небо: я была совершенно уверена, что беременности взяться было неоткуда — разве что только ветром надуло. Однако на всякий случай, а также для того чтобы разубедить Аллу, я всё-таки сделала тест. Как я и предполагала, результат был отрицательным.
Самочувствие моё было неважным, в желудке периодически возникала резь, а от слабости шумело в ушах.
— Ну, что? — спросила Алла вечером.
По её тону и взгляду было ясно, что она намекала на тест.
— Отрицательный, — сказала я и показала ей результат.
— Гм, странно, — сказала она. — Может, тест плохой?
— А может, я просто не беременна? — усмехнулась я.
Алла полезла в сумочку и достала другой тест.
— Вот, попробуй ещё этот. Если и он покажет отрицательный результат, то будем считать, что так оно и есть.
И так было ясно, что я не беременна, но тест я сделала ещё раз. И говорить нечего, что он показал отрицательный результат.
— Странно, странно, — сказала Алла озадаченно. — Слушай, сходи-ка в женскую консультацию и сдай анализы, чтобы уж наверняка убедиться. Кто их знает, эти домашние тесты? Вероятность ошибки у них всё же есть.
Ни в какую женскую консультацию я, конечно, не пошла: во-первых, неважно себя чувствовала, а во-вторых, не видела в этом надобности. И чего Алла так уцепилась за эту версию?
Однако мне становилось хуже. Съесть я не могла ни кусочка, мой желудок соглашался принимать только воду, да и та уже начала застревать в горле. Только случай помог мне понять, что со мной.
1.25. Желанная пищаАлла чистила картошку и порезалась, капелька крови упала на край кухонной мойки. Досадливо поморщившись и сунув пораненный палец в рот, она пошла в комнату за пластырем, а я как вкопанная стояла и смотрела на алый выпуклый кружочек.
У меня вдруг бешено подскочил пульс, резь в желудке усилилась, а рот наполнился слюной; все предметы как будто отдалились за мутную пелену, мой застывший взгляд был сфокусирован на капельке, которая уже потекла вниз по стенке мойки под действием своей тяжести; она ползла, ползла, удлиняясь, уже достигла изгиба мойки и поползла к стоку — медленнее, медленнее, почти совсем замерла; красные кровяные клетки хаотически плавали в пространстве плазмы гуськом, как стопки монет, уцепившись друг за друга; моя диафрагма вздрагивала, желудок пульсировал, кишки содрогались; всё во мне пришло в крайнее волнение и в едином порыве устремлялось к этой капельке, жаждало её, и эта жажда была невыносима, как любовная мука на пике своего проявления; всё моё существо хотело эту капельку, и под упругий и тяжкий ритм сердцебиения, отдававшийся во всём моём теле глуховатым, низким и мягким звуком, как удары по подушке, я сделала шаг к кухонной мойке, потом ещё один, не видя ничего, кроме алого потёка на серебристом фоне
