Элеонора Раткевич - Время серебра
— Или ты хочешь сказать, — недобро прищурился Лэннион, — что твои поездки — это твое частное дело?
Джеральд опустил глаза. Нет у королей и быть не может никакого частного дела. Это он уже успел понять.
— Джеральд, — не отступался Лэннион, — твоя беспечность едва не довела до большой беды. Не успел король на трон взойти — и словно в воду канул. Это еще счастье, что у юного Берта голуби обученные нашлись!
— У юного Берта что угодно найдется, — неловко усмехнулся король. — Я не удивлюсь, если денька через три он отыщет для нас в кладовых Эйнсли запасную дорогу.
— Я тоже, — сухо ответил Лэннион. — Но дела это не меняет. Что, если Роберт де Бофорт оказался бы хоть самую малость не таким расторопным? Что бы вы застали в Олбарии, выбравшись из Эйнсли?
— Не понимаю, какое отношение это имеет к моей предполагаемой женитьбе, — отрезал Джеральд. Лэннион вновь перешел на «вы» — уже не ветеран распекал бессовестного юнца, позабывшего ради минутного желания свой долг, а граф говорил с королем… тот самый граф, что потребовал от него найти себе королеву.
— Самое прямое, — возразил Лэннион. — Та же непростительная беспечность. Вашему престолу нужен наследник… и лучше, если не один. Династия должна быть прочной. А способа обзавестись детьми и притом обойтись без женщин покуда не придумано.»!
— Женщин! — Джеральд вновь тряхнул головой. — Лэннион, не говорите мне этого слова. — Он замолчал на мгновение и с силой сжал руки. — Я устал, Одри… как же я от них устал! Мне они скоро в кошмарных снах сниться будут. В Лоумпиане, на марше, на охоте — где угодно! — везде найдется достаточно высокородная фифа, готовая прыгнуть ко мне в постель в расчете на королевские милости — а если повезет, то и на корону!
— Вы скверно разбираетесь в женщинах, сир, — почти сочувственно изрек Лэннион. — По молодости лет, не иначе.
Джеральд осекся.
— Корона, конечно, штука приманчивая, — охотно пояснил граф. — Да и королевские милости — тоже дело не последнее. Но расчет идет на другое. Да вы посмотрите на себя! Красавец, умница, образчик доблести…
— И в придачу король, не забудьте, — ввернул Джеральд.
— И ко всему этому — разбитое сердце, — невозмутимо заключил Лэннион. — Рыцарь может стяжать славу в бою — а женщина? Нет, Джеральд, основной расчет идет именно на это. Женщина, которая сумеет заставить лучшего из рыцарей Олбарии забыть ушедшую любовь, одержит неслыханную победу — не над вами, заметьте, а над соперницами. Она повергнет их в прах!
Джеральд содрогнулся.
— И этого вы мне желаете, Лэннион? — горько спросил король. — К этому хотите приковать меня обручальным кольцом?
— Ну зачем же так сразу! — возразил Лэннион. — Такой женщине возле трона делать нечего. Но разве вас пытаются разутешить только с расчетом? Вы хотите сказать, что не можете просто понравиться женщине? Что какая-нибудь милая девушка не может полюбить вас ради вас самого?
Джеральд вскинул руку, словно защищаясь.
— Ради всего святого, Лэннион! — выдохнул он. — Это хуже всего. Это преступление, самое настоящее! Что я смогу ей дать в ответ на ее любовь? Лэннион, поймите же, я умер! Мое сердце лежит в могиле в Грэмтирском лесу… а вы — вы! — мне предлагаете… нельзя венчать живое с мертвым, это кощунство!
— Нельзя, — жестко произнес Лэннион. — Но придется. И не позже Рождества. Больше ждать нельзя.
Наступило недолгое молчание.
— Лэннион, — тихо спросил король, — насчет женитьбы… это ведь не только ваши слова?
— Не только, — подтвердил Лэннион. — Это слова, по крайней мере, половины лордов Олбарии… а к Рождеству они станут парламентским запросом.
— Почему вы все хотите заставить меня предать память Джейн? — сдавленно произнес Джеральд. — И так скоро…
Лэннион шагнул к нему, сжимая кулаки.
— Ах, вот как ты заговорил, Джеральд? — громыхнул он. — Ну тогда позволь уж тебе напомнить, за что Дева Джейн отдала свою жизнь! За то, чтобы ты остался жив — и был королем Олбарии! Ради того, чтобы ты правил Олбарией и передал корону своему наследнику — а не ради того, чтобы династия угасла на тебе, а страна рухнула в смуту! Предать память Джейн? Да ты ее уже предал!
Король медленно поднял голову.
— Одри, — сказал он очень спокойно, не повышая голоса. — Выйдите. Немедленно!
Лэннион повиновался без единого слова, без единого звука — как и когда, Джеральд не очень и заметил: он был слишком занят тем, чтобы не разнести ни в чем не повинный замок Эйнсли на щебенку. Впервые в жизни — впервые! — он был настолько беззащитен перед собственной яростью. О, Джеральд всегда преотлично знал, как с нею управляться! Он намеренно подхлестывал ее в бою — и она несла его сквозь копья и клинки невредимым… но сейчас перед ним не было врага. Утишить бешенство в обычное время было не так и трудно. Чаще всего довольно было заломить пальцы — до боли, до хруста… но Джеральд почти не чувствовал их, не чувствовал собственных рук, собственного тела. А еще его всегда так выручала безумная скачка сломя голову… но осенние дожди взяли Эйнсли в кольцо — не вырвешься!
Джеральд со стоном прижался пылающим лбом к холодному цветному стеклу, распластал по нему ладони. Впервые ярость его была непобедимой — потому что впервые она была безысходной. Дженни… Дженни… в первый раз ее отняла у него стрела подкупленного убийцы — а теперь его любовь отнимают у него вторично… нет — не отнимают, а требуют, чтобы он сделал это сам! И он это сделает — потому что должен… он действительно должен. Джеральд де Райнор, Золотой Герцог, мог бы отдаться своему горю без изъятия — но Джеральд Олбарийский не вправе, не может, не должен! Он обязан жениться — будто и не было никогда никакой Дженни, будто она и не умирала у него на руках, заслонив собой от оперенной смерти, всю свою несбывшуюся жизнь швырнув между ним и наконечником стрелы, чтобы он… о Господи всеблагий!
Лэннион, будь он трижды проклят, четырежды прав! Джеральду нет оправданий. Он и в самом деле предавал Дженни своей неколебимой верностью — предавал ежедневно, ежечасно… Дженни, любовь моя, что же я сделал! И что мне делать теперь?
Отрезвила его внезапная резкая боль и странный скрежет. Джеральд отнял руки от окна и непонимающе уставился на собственные окровавленные пальцы. Свинцовый переплет пополз под его руками, прогнулся, куски цветного стекла перекособочились, вздыбились, готовые выпасть в любое мгновение; солнечная полянка искривилась, плечо эльфийского рыцаря резко вздернулось, будто от жгучей боли, и по лицу стеклянного эльфа медленно стекала узкая тяжелая струйка крови. В щели между стеклами сочился мокрый ветер.
