Джей Лейк - Зеленая
Карета въехала в широкие ворота, затем еще в одни ворота, поуже, и, наконец, со скрипом остановилась. Выглянув в окошко, я увидела, что нас со всех сторон окружают стены. Напротив, словно скрепляя стены, высилось большое здание. Стены и само здание были сложены из серо-голубого песчаника — такого камня я еще никогда не видела. В этих стенах спокойно уместилась бы вся моя родная деревушка.
Федеро стукнул по дверце кулаком, и ее тут же распахнули снаружи.
Я поняла, что изнутри выйти из кареты нельзя. Меня снова посадили в клетку!
Федеро вышел первым и помог мне спуститься. Кучер, открывший нам дверцу, осторожно взбирался на свою скамеечку. Его глаза были завязаны шелковой тряпицей — на пристани лицо его еще не было закрыто.
Повязка очень озадачила меня.
Напротив высокого здания находилось приземистое двухэтажное строение. Вдоль всего второго этажа шла галерея; из-за нее на первом этаже всегда была тень. Столбы, на которых держалась галерея, увивал цветущий виноград. Крышу, устланную листами меди, поддерживали серо-голубые каменные стены. Посреди мощеного дворика на кучке камней росло гранатовое деревце. Это единственное одинокое деревце почему-то напомнило мне дом.
Федеро присел на корточки, и наши лица оказались вровень.
— Отныне ты будешь жить среди женщин. Ты оставила мир ради того, чтобы жить здесь. Из всех мужчин ты будешь разговаривать только со мной, да еще с самим Управляющим, когда он придет с тобой повидаться. Думай головой, малышка.
— У меня есть имя, — снова прошептала я на родном языке, вспоминая колокольчик Стойкого.
Он взъерошил мне волосы:
— Нет у тебя имени, пока тебе его не даст Управляющий.
Мой Опарыш снова сел в карету и захлопнул за собой дверцу. Кучер склонил голову, как будто к чему-то прислушивался, потом очень медленно обогнул гранатовое деревце и выехал в узкие ворота, которые сразу закрыли за ним невидимые руки.
Хотя вокруг никого не было, до меня донесся чей-то хриплый смех.
— Я здесь! — крикнула я на своем родном языке. Потом повторила то же самое на языке Федеро.
Через какое-то время с крыльца под галереей вразвалочку спустилась женщина. Ростом она была ненамного выше меня, зато толстая, как домашняя утка. Сходство с уткой усиливали и вытянутые в трубочку губы. Женщина была с головой закутана в грубую черную материю.
— Значит, ты — новенькая, — сказала она (естественно, на языке Федеро). — Больше у меня не будет…
Остального я не поняла. Когда я попыталась спросить, что она имеет в виду, женщина-утка с силой ударила меня по уху. Тогда я поняла: она хотела, чтобы я больше никогда не говорила на родном языке. Как и предупреждал меня Федеро.
Я решила научиться ее языку так хорошо, чтобы в конце концов женщина-утка больше не смела мною помыкать. Стараясь не плакать, я думала: «Я оденусь в колокольчики и покину это место, держа в руках собственную жизнь».
— Меня зовут госпожа Тирей. — Вблизи она уже не так напоминала утку. Выпяченные губы придавали ей вечно недовольное выражение, а маленькие глазки были расставлены так широко, что казалось, вот-вот окажутся на висках. Свой черный плащ она носила гордо, словно почетное одеяние. Никогда не видела ее в платье других цветов, кроме черного. Свои жидкие волосы она зачесала назад, вплела в них какие-то нити, чтобы казались гуще, и покрасила в черный цвет; они напомнили мне сапоги старшего боцмана.
Передо мной была женщина, которая притворялась тенью, которая притворялась женщиной.
Госпожа Тирей стала ходить вокруг меня, то отступая на шаг, то приближаясь. Когда я скосила глаза, чтобы понаблюдать за ней, она больно ухватила меня за подбородок и дернула его вперед.
— Девочка, не двигайся просто так, без всякой цели!
Я уже понимала, что спорить с этой старой уродливой теткой не стоит.
Она склонилась ниже:
— Цели у тебя нет, девочка, кроме той, какую укажет тебе Управляющий… или я по его поручению! — Дыхание у нее было зловонным; я уловила запах северных трав, которые добавляли в пищу на «Беге фортуны». Те травы, правда, были вяжущими, но не острыми и странно хрустящими. От нее же пахло чем-то кислым.
Женщина-утка продолжала кружить вокруг меня. Я вижу это, как и многое в те дни, через призму более позднего восприятия. В тот первый год я доходила ей до талии, хотя к тому времени, как наши с ней счеты были покончены, я могла, не задирая головы, разглядеть пробор в ее крашеных волосах. В воспоминаниях я почему-то вижу себя сразу и большой, и маленькой: маленькой испуганной девочкой, которую Федеро увел с родных полей, и озлобленной, испуганной девушкой, которая покидает свою тюрьму за серо-голубыми стенами, унося под ногтями кусочки кожи мертвой женщины.
Госпоже Тирей суждено было стать моей первой жертвой — хотя к тому времени я должна была соображать куда лучше. Наверное, я охотно убила бы ее при первой же встрече — такой гнев она во мне возбуждала. Многолетнее общение покрыло детский гнев пленкой достойной, вполне заслуженной ненависти.
Не помню, чтобы я когда-нибудь грубила ей. Федеро вполне доступно разъяснил мне, что словами можно ранить. Кроме того, вначале я была еще слишком мала, и мой язык не был таким острым. Я стояла неподвижно, а госпожа Тирей все кружила и кружила по двору. Ее зловонное дыхание изливалось на меня, как выдохи парового двигателя, спрятанного в трюме «Бега фортуны». На лбу у нее блестели капли пота, как дождь на жернове.
Мы не сдвинулись с того места, где меня оставил Федеро. Кроме нас двоих, во дворе никого не было. Я еще довольно долго не догадывалась о том, что за нами постоянно наблюдают. Я видела перед собой лишь холодные, высокие стены да чахлое гранатовое деревце, которое иногда заслонялось фигурой женщины-утки.
Неожиданно госпожа Тирей достала из своего складчатого одеяния сверкающее лезвие. Я вздрогнула. Видимо, она ждала этого — и снова влепила мне затрещину.
— Скоро я уже не смогу оставлять на тебе следы, девочка, но сегодня поучу тебя как следует… И даже после иногда буду учить тебя. Ты… не… должна… шевелиться!
Женщина-утка остановилась у меня за спиной. Я вздрогнула, не зная, что она собирается делать со своим лезвием. Вряд ли Федеро вез меня за океан только для того, чтобы меня прирезали, как жертвенного козленка. Вдруг лезвие щелкнуло, разрезав бретельку на моем левом плече, и сорочка соскользнула вниз. Еще один взмах рукой, еще один щелчок — и она разрезала правую бретельку. Сорочка упала на землю.
Так я впервые познакомилась с ножницами, и они меня испугали. Неприятно было и мерзнуть голышом под северным неярким солнцем. Госпожа Тирей начала ощупывать мне спину, плечи, бедра. Немилосердно толкая и тыча в меня кулаком, она отрывисто приказывала:
