Юлия Остапенко - Русская фэнтези-2008
— Они ведь сожгут вас, дурочка, — сказал Киан. — И тебя, и Ярта… сожгут. А перед тем будут пытать… так, что вы станете мечтать о костре. Я же знаю, как это бывает, я…
Он умолк, закрыл глаза. Его горло вздрагивало, будто он пытался сглотнуть и не мог. Эйда опустила взгляд и провела кончиками пальцев по неровной пока ещё, бугристой мешанине сине-багровых линий, вздымавшейся на левой стороне его груди.
— Зачем? — спросила она — и подумала: как странно, что за все семь лет у неё не было возможности задать ему этот простой вопрос. — Зачем ты сделал это с собой?
Он молчал так долго, что она перестала ждать ответ. А потом сказал:
— Я хотел, чтобы ты мной гордилась.
Сперва Эйде казалось, что она рассмеётся. Ей очень хотелось рассмеяться. Но она знала, что если начнёт, то не сможет остановиться, а ей не хотелось, чтобы он видел её в истерике. Он прощал ей вспышки ярости и, пожалуй, даже именно за них её любил — за то, что она не стеснялась их, не стеснялась его и себя. Ей не хотелось выглядеть перед ним обычной женщиной, слабой, глупой, испуганной женщиной. Не надо истерик, сказала себе Эйда Овейна и ответила очень тихо:
— Глупый ты мой… я и так тобой гордилась.
Он искоса посмотрел на неё, словно решил, что она опять над ним смеётся — прежде она делала это так часто! И было в его взгляде, во взгляде серо-стальных глаз взрослого сильного мужчины нечто настолько по-детски робкое и недоверчивое, что ей захотелось всё же расхохотаться вслух, обнять его, прижаться щекой к его груди и…
…и чувствовать, собственной кожей чувствовать, как дрожит и шевелится, оживая, Обличье, которое он обречён носить.
— Дурак. Самодовольный дурак, — прошептала Эйда.
Он не стал спорить, только вздохнул и коснулся её запястья, там, где синели пугающие изломанные линии. Эйда посмотрела на них — впервые за много часов — и увидела, что они вновь стали яркими и переливаются едва уловимым голубоватым блеском.
— Его нельзя убить, — глухо сказал Киан. — И я… я не могу его одолеть. Я пробовал много раз… никак не могу. Но, может быть… Эйда…
— Да?..
— Может быть, его можно обмануть.
Она долго молчала, ожидая, что он закончит. Потом спросила:
— Как?
— Я не знаю. Ты… может, ты сама поймёшь. Ты ведь всё-таки женщина, — добавил он, будто извиняясь — неожиданно мягким, вкрадчивым голосом. Ласковым голосом Клирика, слуги Бога Кричащего. Эйда резко отпустила его руку и выпрямилась. Обличье возвращалось: его тонкие черты уже проступали на восстановленной плоти. Сколько раз оно уже возвращалось вот так, мелькнуло у Эйды. Сколько раз он жёг себя, резал, мазал негашеной известью? И всякий раз оно возвращается. К утру, если не посыпать рану солью.
— Эйда!
На сей раз она обернулась на окрик Ярта почти с благодарностью, словно он вырвал её из кошмарного сна. Нерешительно поднялась на ноги, боясь оглянуться и посмотреть на мужчину, лежащего у её ног, — мужчину, которого она всего пять минут назад гладила по волосам.
Ярт бежал к ней, ведя в поводу её кобылу.
— Ну, довольно! — крикнул он. — Ничего с ним теперь тут не случится, едем, пока не…
— Боюсь, что уже слишком поздно, малыш, — насмешливо сказал Клирик Киан у неё за спиной.
Он и вправду хотел, чтобы она им гордилась.
Ну в самом деле, кто он — и кто она? Дочь Сандро Овейна, уважаемого горожанина, богача, образованного человека, в доме которого бывают учёные люди, — и единственного сына своего, Ярта, он собирается со временем отправить в Лосуэллский университет. А Киан и читать-то едва умеет, по складам — мать когда-то потратила на занятия с сыном часть времени, украденного у домашних дел, за что отец порол её, справедливо полагая, что его оболтусу грамота ни к чему. Всё, на что мог рассчитывать Киан, — это крестьянский плуг или незавидная доля наёмного солдата. Но ему повезло, и уже в девятнадцать лет он получил пост городского стражника. Как он кичился этим! Получив форменную кольчугу и коричневый плащ с городским гербом, выряжался в них и вечерами вышагивал по бастианской мостовой, красуясь перед местными кумушками, а те так руками и всплёскивали, высунувшись по пояс из распахнутых окон, да строили глазки юному стражнику. У него сразу появилась куча новых друзей, в основном по пирушкам и картёжницким поединкам. С одним из них, лейтенантом Тигиллом, Киан надрался однажды так сильно, что ненароком выиграл у него в карты невесту — прелестную, богатую Эйду Овейну. Больше того — Тигилл был в тот день достаточно пьян, чтобы потащить Киана знакомиться с наречённой. Впрочем, объясняться предоставил Киану, так как сам уже совершенно не вязал лыка. Киан сам толком не помнил, как очутился под недоумённым взглядом красавицы Эйды. Запинаясь, попытался оправдать случившееся, получил пощёчину — и немедленно влюбился. По иронии судьбы всего через месяц после этого события Киан дрался на дуэли с тем самым лейтенантом Тигиллом, отстаивая честь Эйды Овейны — ибо наглый лейтенантишка заявил, что не больно уж хороша эта Овейна, такую в карты и проиграть не жаль, и выиграть — невелико счастье. За свои слова Тигилл расплатился рубленой раной через всё лицо, и с этой меткой в память об Эйде Овейне ему предстояло прожить остаток своих дней. Он был первым, но далеко не последним, с кем Киан дрался за неё — и из-за неё. Она была от природы кокетлива, любила мужское внимание и совершенно не щадила самолюбие Киана; а он был зверски ревнив, вспыльчив и вечно искал повод для драки. Ему нравилось, что она вынуждает его драться. Только так он мог доказать, что действительно её достоин. И доказывал столь рьяно и столь успешно, что вскоре даже её отец сменил гнев на милость и благословил их будущий союз. Они должны были пожениться в начале осени, и тогда же Киан втайне надеялся получить сержантский плащ. Но вместо него накидку с серебряным обшлагом надел Маргель, его друг и собрат по караулу. Эйда говорила, что ничего страшного не произошло, но Киан лишь зло отмахивался. Ей было не понять. Не понять — а он не мог и не собирался объяснять ей, как унизительно для него принимать подачки от её отца — ибо то, что именно он взял на себя расходы по свадьбе и уже купил для наречённых домик в пригороде Бастианы, казалось Киану не чем иным, как подачкой. Но что он сам мог предложить ей, будучи доблестным, но скромным и не особенно смышлёным городским стражником?.. То, что она любит его вовсе не за положение и даже не за доблесть, не приходило ему в голову. Он знал лишь, что хочет, чтобы она гордилась им. Просто — чтобы гордилась, и он бы с честью нёс её гордость и её любовь.
Так всё это начиналось. И вот как теперь заканчивалось. Через семь лет, на границе Рокатанской пустоши.
