Юлия Галанина - Побег из преисподней
Нужно как-то пробраться в трюм корабля и спрятаться. Так решил Рету.
Он поспрашивал кое-кого из знакомцев на рынке и узнал, что владельцы корабля сейчас ведут переговоры с кем надо по одному деликатному делу. Мана и ресурсы — это, конечно, хорошо, но совершенно случайно на острове нашли серебряную руду. В столице еще об этом не знали, потому что местные тоже были не дураки. Ага, сообщи имперским властям, смута там или не смута, а прибрать серебро к рукам охотники тут же найдутся. Объявят собственностью короны — и привет. Опять основной статьей вывоза станет пойло тетушки Ниды, а его и для внутренних нужд еле хватает.
Говорили, что, когда обе стороны в цене сойдутся, корабль уйдет. А сойдутся они завтра, потому что и тем выгодно, и тем, и руда дешевая, и новый корабль неизвестно когда придет — а не успеешь продать, опять же в любой момент Империя о своих новых ресурсах узнает и лапу наложит. И поэтому, как только торговцы стукнут по рукам, с Рудника на пристань пойдут телеги, и с них будут перегружать мешки с рудой прямо в трюмы. И Рету рассчитал, что работа тяжелая, поживиться около нее нечем — если булки грузишь, можно хоть парочку спереть и слопать, а с руды этой что взять, жуй ее, не жуй, это тебе не лепешка, с нее же, с руды этой, еще серебро получить надо, поэтому грузчики будут работать только за плату, без всяких обычных приятностей. И можно подкупить грузчика, чтобы подмениться вечером, — и ему доход, и на корабль попадешь. Кто там будет считать, сколько человек мешки занесли и сколько спустились по трапу. Корабль все вина и шелка распродал, опять же, кроме руды, в трюмах и нет ничего ценного.
И видно, так Рету сбежать хотелось, что придумалось это все у него без сучка и без задоринки, даже сам удивился, как оно складно вышло. Осталось только дождаться, не пропустить, когда телеги с рудой пойдут в порт. Рету высчитал, что это сразу на рынке заметно будет: работа большая, поэтому почти все грузчики на пристань подадутся, когда еще такой заказ выпадет.
Опекун его уроками не мучил, потому что животом захворал. (Подозревал хозяйку, что подала на завтрак яичницу из несвежих яиц.) Целый день отлеживался, задернув занавеси балдахина.
Рету это было только на руку. Он прогулял урок у монастырского служки и почти целый день прошатался по городу. Заработал несколько мелких монет и пару оплеух.
И дождался-таки: увидел, как опустел кабачок, любимый грузчиками. «На пристани большая работа», — сказал ему вышибала, пряча медячок.
По всему выходило — пора. У Рету в животе словно кусок льда завелся от страха. Одно дело — придумать, а другое — начать выполнять. Он побрел домой. Так задумался, что не заметил, как врезался в идущего навстречу человека, словно на скалу налетел. Поднял голову — тот, длинный, с орлиным носом. Снова в городке! Рядом загоготал, затопал от восторга пухлой ногой толстый.
Отскочив от парочки как ошпаренный, Рету кинулся бежать сломя голову. Совсем не в ту сторону, куда шел.
До дома добрался, когда стемнело. Проходя мимо трактира, заглянул в окно — опекун выздоровел и с мрачным видом цедил вино. Рету не стал заходить, ну его. Спина до сих пор болит от плетки.
Пришел домой, забрался на чердак и долго сидел на сене, прикидывая, что делать дальше. Не в том смысле, что память отшибло и пришлось заново придумывать, как сбежать, а просто нужно было решить, когда на пристань подаваться. Дождаться, пока опекун придет, заснет — и тогда уже сваливать, или, не дожидаясь, уйти. А если хватится?
Стемнело. Луна вышла на небо, полная, как лепешка. Заглядывала в чердачное окно. Сено пахло волей, полянками лесными и опушками.
Опекуна не было.
Рету крепился, крепился — и решил все-таки уйти, не дожидаясь. Скинул старую рубашку, надел новые, у опекуна позаимствованные, обе разом. Одну на другую. Старую рубашку сеном набил и штаны тоже. Те, из которых вырос. Покрывалом все это прикрыл, чтобы получилось, будто он дремлет. Вышло неплохо. Дерюжку решил с собой взять: спать на руде в трюме тоже удовольствие маленькое, а так и чище будет, и теплее.
Меч на пояс повесил, нож в сапог спрятал, а мешочек с медяками за пазухой укрыл.
И ушел.
Выбрался Рету на темную улицу — и чуть с опекуном не столкнулся.
Метнулся в подворотню, прижался к стене. Опекун, приметно потряхивая манжетами, прошел мимо Рету, не различив мальчишки в темной нише. Не один прошел, в компании. За ним шагали длинный и толстый. Длинный чеканил шаг, а толстый двигался вразвалочку. Если опекун манжетами затряс — значит удумал чего-то, знак верный.
Рету не утерпел, вернулся вслед за ними обратно во внутренний двор. Держась в тени стен, покрытых разросшимся плющом, постарался подобраться поближе.
Опекун остановился у колодца.
— Вот здесь, господа, будет удобно, — заискивающе произнес он. — Я вас долго не задержу.
— А вам, милейший, это и не удастся, даже если бы хотели, — ласково объяснил опекуну толстяк.
Он осмотрел двор. Полой бархатного плаща обмахнул скамью у колодца и почтительно пригласил:
— Садитесь, господин мой!
Длинный сел. И словно превратился в изваяние.
— Мы все во внимании, — ухмыльнулся толстяк.
Опекун засуетился. Сесть на скамью рядом с длинным он не рискнул, стоять посреди освещенного луной дворика почему-то побоялся, поэтому отступил в тень, протянувшуюся от стены дома. И уже оттуда, из тени, начал:
— Господа, у меня к вам предложение, которое вас, несомненно, заинтересует.
— Даже так? — взмахнул плащом толстяк и почтительно спросил высокого: — Вам интересно, мой господин? Мне — нет!
Изваяние осталось неподвижным.
— Не торопитесь, господа! — взвыл опекун. — Дело в том, что я знаю, кто вы.
— Вот уж интересная новость! — хмыкнул толстяк. — Представьте себе, я тоже знаю, кто я. Неожиданно, правда? Мы-то знаем, кто мы. А вот кто вы, сударь?
— Я — имперский дворянин, и этим все сказано! — запетушился было опекун, но сник. — Я знаю, господа, что вы из Легионов Проклятых. Я это понял сразу, как только вас увидел! Я же не местная голь, я воспитан в столице.
— И что? — равнодушно отозвался толстяк. — Ради этого вы нас из трактира вызвали? Чтобы поведать нам о своем блестящем воспитании?
— Не только, господа, не только! Я долго думал и хочу признаться…
— Не признавайтесь даже под пыткой, — ехидно посоветовал толстяк.
— Нет, я хочу признаться! — заклинило опекуна. — Я хочу вступить в Легионы Проклятых!
Вот этого парочка точно не ожидала. Длинный и толстый переглянулись.
Опекун обрадовался, что его слова произвели впечатление:
