Александр Чернобровкин - Слово о граде Путивле
Полюбовавшись лошадьми, Сысой Вдовый перешел туда, где торговали коровами. Там его друг Воислав Добрынич приценивался к буренке. Продавала ее баба, толстая, с раздутым, будто водой опилась, лицом и закутанная в большой, не по ее размеру, мужской овчинный тулуп. Одежда была явно не по теплой погоде, но, как говорится, пар костей не ломит. На голове у бабы был червчатый платок с золотой змейкой по краю. Сысой никогда раньше эту бабу не видел, наверное, из дальнего села. Она сидела на телеге, запряженной черно-пегой понурой кобылой, и левым глазом зорко следила за дружинником, который хотел незаметно взять из-под копыт коровы соломинку и положить у себя в хлеву – унести здоровье скотины, а правым глазом – за Ванькой Сорокой, который вертелся рядом и то ли ее хотел обворовать, то ли Воислава Добрынича. А может, она просто была косой и ни за кем не следила.
– Ты тут не вертись, ничего у тебя не получится, – предупредила баба хриплым мужским голосом. – Хочешь покупать – покупай, а нет – иди дальше.
– Да хочу покупать, хочу, – смутившись, сказал Воислав. – Может, сбавишь немного?
– Христа на тебе нет! – прикрикнула баба. – И так задаром отдаю!
– Ну, уж и задаром! – не согласился дружинник. Корова ему нравилась, но что-то удерживало, не давало ударить по рукам. Может быть, то, что не смог стащить соломинку из-под копыт. Заметив рядом Сысоя, Воислав Добрынич поздоровался с ним и спросил:
– Ну, как ты думаешь, покупать ее или нет?
– На вид вроде хорошая, – ответил рыбак, который в коровах разбирался намного хуже, чем в рыбе.
– Очень хорошая, два ведра молока в день дает, – сообщила баба.
– Ладно, беру, – махнул рукой дружинник и полез за пазуху за деньгами.
Рыбак толкнул его локтем в бок. В приметах он разбирался так же хорошо, как в рыбе.
– Она над передними колесами сидит, – подсказал Сысой приятелю.
Баба, продающая корову, может сидеть над передними колесами телеги или по незнанию, или со злым умыслом отнять молоко.
– А ну-ка, пересядь, – попросил дружинник бабу.
Она и не пошевелилась.
– Ишь, чего придумал! Буду я тут пересаживаться с место на место! – закричала баба визгливым женским голосом. – Если не хочешь покупать корову, так и скажи, нечего уловки придумывать!
– Я сказал, пересядь, – уже с угрозой повторил Воислав.
– И не подумаю! – крикнула баба. – Ходят тут всякие голодранцы, на корову денег нет, вот и пристают к честной вдове, последнее хотят отнять!
На ее крик подтянулись любопытные. Таких на ярмарке было много.
– Это я голодранец?! – вскипел Добрынич. – Да я – княжий дружинник!
– Какой князь, такие и дружинники! – не унималась баба.
Если оскорбления в своей адрес Воислав Добрынич выслушал бы, еще малость поругался с бабой, потом плюнул со злости, что нельзя ее отдубасить, и ушел бы, то хулу на князя ни за что не прощал.
– Ах, ты, гадина! – взревел дружинник и рывком стащил бабу с телеги.
Она упала на четвереньки и завизжала истошно.
Народ сперва засмеялся, ожидая продолжения драки, но потом замолк. Затихла и баба. Тишина наступила такая, что стало слышно, как льется на землю молоко из передней оси телеги. Оно текло толстой струей, выбивая все более глубокую ямку в земле и растекаясь все шире. Баба говорила, что корова дает два ведра молока в день, – столько и должно вытечь.
– Ведьма! – выдохнул Сысой Вдовый.
Баба шустро поползла на четвереньках прятаться под телегу.
– Ведьма! – заорали хором десятки свидетелей. – Бей ее!
Толпа кинулась к телеге. Кто-то пытался вытащить бабу с одной стороны за ноги, кто-то – с другой стороны за руки, а остальные били ее руками и ногами. Баба под ударами не издавала ни звука, только в глубине ее толстого тела что-то громко булькало. С головы ее сорвали платок, и оказалось, что баба лысая, только на макушке шиш из волос, как у черта.
– Разойдитесь, кому сказал!.. – через толпу на помощь к ведьме прорывался поп Феофил, высоко подняв серебряный восьмиконечный нагрудный крест, чтобы видно было, с кем имеют дело. – Прекратите, а то анафеме придам!..
Чтобы быстрее остановить побоище, поп начал колотить крестом тех, кто загораживал ему дорогу. Крест был тяжелый и убеждал лучше угроз. Оттолкнув от бабы самых рьяных, Феофил загородил ее своим телом и строго спросил:
– За что бьете?
– Ведьма, молоко хотела отнять, – показал Воислав Добрынич на текущее уже тонкой струйкой молоко из тележной оси.
– Истину он говорит? – спросил поп у бабы, лежавшей на земле под телегой, наклонился к ней и приблизил к ее устам крест, чтобы целованием подтвердила правоту своих слов.
Она отвернулась от креста и ничего не ответила. Если бы она сейчас отреклась, то до конца жизни каждую ночь к ней приходили бы черти и терзали до первых петухов. Ведьмы, испытавшие такое, утверждали, что лучше на костре сгореть.
– Понятно, – сказал поп Феофил и крикнул в толпу: – Эй, где там мечники?
– Здесь мы, – расталкивая людей, к телеге подошли два мечника.
– В тюрьму ее, – показав на бабу, приказал поп. – И чтоб никто ее и пальцем не тронул.
Поп Феофил не имел права приказывать им, но все знали, каким уважением он пользуется у князя Владимира и как лют ко всякой нечисти и всему языческому. А поскольку, по убеждению Феофила, русичи – народ двоеверный, и христиане, и язычники, и каждого найдется, за что покарать, ослушаться его боялись. К тому же многие исповедывались ему, а кое-кто, особенно перед битвой, во время исповеди говорил больше, чем было принято среди ратных людей.
– Не тронут, – ответил один из мечников, а второй, поддев острым носком сапога червчатый платок, валявшийся в пыли, закинул его бабе на грудь, чтобы прикрыла лысую голову с шишом.
Хотя било бабу много людей, на лице и голове ее не осталось ни одного синяка или ссадины. По всему было видно, что больше всего ее огорчило то, что опростоволосили. Первым делом, лежа на земле, она повяла платок, а потом уже встала на четвереньки и вылезла из-под телеги.
– Сжечь бы ее надо, – предложил Воислав.
– Не убий! – напомнил поп библейскую заповедь. – Я ее от ведовства отучу да так, чтобы после себя порчи не оставила на земле, – пообещал Феофил. – Найдем умирающую старуху, заставим ведьму передать ей свои знания и отпустим на все четыре стороны: больше вреда она не принесет, потому что нечистью по два раза не становятся. А старуху пострижем в монашки, очистим молитвами и с божьим благословением отпустим ее душу прямо в рай.
– Оно, конечно, можно и так, – согласился Добрынич, хотя с удовольствием бы посмотрел, как баба будет корчиться на костре.
Остальные тоже не отважились спорить с попом Феофилом. Был он мал ростом и худ телом, но огромной внутренней силы, веры и ума. Взгляд его глубоко запавших глаз цвета неяркой весенней сини на снегу, прикрытых нависающими верхними веками, не выдерживал никто. В детстве Феофила подменили. Родители его не почитали своего банника, не оставляли ему воду и веник, чем сильно рассердили. Однажды мать Феофила пришла с ним в баню мыться и забыла произнести заклинание: «Крещеный на полок, некрещеный с полка». Банник и воспользовался ее оплошностью. С того дня у ребенка росли только голова и пузо, он перестал говорить и ходить. Такие дети живут два-три года, а потом превращаются в головешку или банный веник. Мать догадалась, в чем дело, и обратилась за помощью к Провне, пообещав в награду козу. Старая ведьма объяснила ей, что надо сделать. Следуя ее совету, мать Феофила вырезала ореховый прут, забила им до смерти лягушку, а потом отнесла подменыша в баню и принялась лупить его этим прутом. Подменыш, до этого в течение многих дней не издававший ни звука, вдруг заголосил так громко и так жалобно, что никакое женское сердце не выдержало бы. Но материнское, подготовленное поучением ведьмы Провны, не дало слабины. Мать била долго, пока, устав, не вытерла пот со лба и на миг прикрыла глаза. В этот миг банник, раздраженный плачем подменыша, обменял его на человеческого ребенка. Феофил долго болел, рос медленно, сильно отставая от ровесников, и отличался странностями. Идет по какому-нибудь делу – и вдруг остановится, словно окаменеет, не видя и не слыша происходящего рядом. Долго так стоит, иногда по полдня. Затем очнется, обязательно скажет что-нибудь невпопад и пойдет дальше. Зато с малолетства поражал всех большим умом и силой воли. Бывало, зрелые мужи спрашивали совета у мальчишки, и всегда Феофил говорил дело, а если упрется, никакое наказание или награда не заставят его отступиться. И еще он дня не мог прожить без козьего молока и обзывал извергами тех, кто резал и ел коз. Люди знали, чем он обязан козе, поэтому не обижались. Знатоки нечисти утверждали, что «возвращенного» ждет большое будущее, если пойдет в священнослужители. К мнению этих людей прислушался тогдашний поп соборной церкви Протасий, взял мальчика в ученики. Феофил поразил его способностями. Протасий сообщил о смышленом отроке черниговскому епископу Порфирию. Благодаря содействию епископа, в семнадцать лет Феофил стал попом соборной церкви. А мог бы и выше подняться: Игорь Святославич и Владимир Игоревич хотели сделать его своим священником. Феофил отказался. Он считал, что в соборной церкви больше пользы принесет людям и вере христианской.
