Ян Сигел - Заклинатель драконов
Платье выглядит прекрасно, — сказала она. — Оно само может пройти между рядами к алтарю.
— К алтарю, — повторила Ферн. — К алтарю.
Они пошли в церковь и пригласили викария Гаса Динсдэйла к чаю. Гас в свои сорок лет выглядел как тридцатилетний. Узнав, что Гэйнор занимается изучением старинных книг и манускриптов, он уговорил ее посмотреть некоторые его приобретении и, когда Уилл с Ферн ушли, повел Гэйнор в свой кабинет. Гэйнор вообще–то обожала книги, но сейчас ей почему–то было не до них. Она задала несколько поверхностных вопросов, но, боясь проявить излишнее любопытство, не стала задерживаться, сославшись на дела, связанные со свадьбой. И когда она вернулась в гостиную, произошел занятый разговор.
— Какие у вас прекрасные волосы, дорогая, — сказала Мегги, жена Гаса. — Я не видела таких ни у кого, кроме Элайсон, правда, я не была уверена, Что они у нее натуральные.
— Элайсон? — Гэйнор чуть не подпрыгнула. — Уилл упоминал о ней. И Ферн тоже. Кто она такая?
— Она была подругой Робина, — ответила Мэгги — Она приезжала в Дэйл Хауз, но это было больше десяти лет тому назад. Мы ее не очень–то любили.
— Ты ее не любила, — поправил жену Гас, слегка улыбнувшись. — Это была блистательная молодая женщина. Не совсем, правда, молодая и не очень красивая, но… как говорится… что–то в ней было…
Она была похожа на дьяволицу, — сказала Мегги.
— Ты никогда не видела дьяволиц.
Может, раньше и не видела, — сердито возразила Мэгги, — но одну — повстречала. И выглядела она, точно как Элайсон.
У моей жены есть предрассудки, — сказал Гас. — Элайсон была не из тех женщин, которые нравятся другим женщинам. Элайсон Редмонд — вот ее полное имя. И не стоит так дурно говорить о ней. Ее смерть была страшной и трагичной. Ферн была совершенно потрясена тогда.
Элайсон умерла!
А вы не знали? — Гас вздохнул. — Она утонула. Накатила какая–то волна. Ферн спаслась, ее задержало дерево, а Элайсон — смыло… Ее потом нашли в реке. Ужасно. Я никогда не мог понять… — Он замолчал, потряс головой, будто отгоняя какое–то видение. Гэйнор выжидающе смотрела на него.
Эту историю рассказала нам Ферн, — продолжила Мэгги. — Я зйаю, что все это нонсенс, но вовсе не значит, что она лгала. Видимо, это было вызвано посттравматическим шоком. Именно так говорили доктора после ее болезни, верно? — Она повернулась к Гэйнор. — Но вы ведь ее лучшая подруга, так что вам известно больше, чем нам.
Что за болезнь? Вопрос чуть не сорвался с губ Гэйнор, но она сжала их. Вместо этого она сказала, внутренне скривившись от полуправды:
Ферн не любит об этом говорить.
О, дорогая, — теперь и Мэгги вздохнула, — что же в этом хорошего? Рассказать о своих проблемах, выговориться — вот лучшее лечение.
Это все в теории, — сказал Гас. — Я не так уж много думаю об этом, но есть одна вещь, касающаяся объяснений Ферн, которая меня смущает.
Что именно? — спросила Мэгги.
Никто не смог предложить лучшего объяснения.
Гэйнор медленно возвращалась в Дэйл Хауз, соне ем запутавшись в своих мыслях. Она сдержалась и не задала еще несколько вопросов, не желая выкалывать особого любопытства. Ферн никогда не рассказывала, что была чем–то больна, и, хотя не было особой причины это скрывать, недомолвки в соединении с ее нелюбовью к Йоркширу начинали приобретать некий важный смысл. «Просто какой–то готический роман, — усмехнулась про себя Гэйнор, — как если бы это написала Дафни дю Морье». В нем Фирн должна была бы убить Элайсон Редмонд. Смешно. Ферн исповедует такие высокие моральные принципы, и в любом случае, как можно было устроить наводнение? В таком месте, как это, по–робное совершенно невероятно. Я должна расспросить ее. Она моя лучшая подруга. Я могу спросить ее обо всем на свете…
Но почему–то, когда Гэйнор добралась до дома и нашла Ферн в кухне, где та готовила ужин, скорее мешая, чем помогая миссис Уиклоу, — она не смогла задать вопрос. Уилл позвал ее в студию, достал бутылку вина (с той же полки, где стояли растворили) и налил вино в неотмытые стаканы. Гэйнор храбро выпила.
— Ты собираешься показать мне свои картины? — спросила она.
— Ты их не поймешь, — предупредил Уилл. — это эвфемизм.
Этим словом он заменил простое «тебе они не понравятся».
— Ну, дай же мне посмотреть, — настаивала Гайнор.
В сущности, он оказался прав. В его картинах мешались поверхностная абстракция с образами из подсознания, мелькающими среди пейзажей и фигур. При этом все было как бы пронизано темнотой — и угрожающей, и фантастической. Кое–где проглядывала чувственность — намек на обнаженную фигуру, цветок, превратившийся в губы, целующий или посасывающий рот. Но во всем этом не было ничего, что она могла бы ассоциировать с Уиллом, а ей казалось, что знает его. Техника исполнения полотен тоже очень разнилась: некоторые картины были выписаны в манере старых мастеров, другие — выполнены грубыми мазками, будто краску накладывали мастихином. Несомненно, художник пока еще находился в стадии поиска.
—Мне не нравятся твои картины, — сказала наконец Гэинор, — потому что они создают ощущение какого–то дискомфорта, разрушения. Я не могла бы жить рядом с ними, потому что ночью мне снились бы кошмары. И потом — они не отражают твоей сущности, может быть, поэтому непонятны для меня. Конечно, если в тебе нет чего–то темного — очень темного, — такого, что ты тщательно скрываешь от окружающих.
—Все, что во мне есть, — светлое, — сказал Уилл. Гэинор продолжала разглядывать картины.
—И все–таки что–то в них… Я, конечно, не знаток, но… что–то есть в них такое… Надеюсь, это не опасно.
Они продолжали беседовать, и Гэинор хотела задать вопросы, которые роились у нее в голове, но все оттягивала этот момент, сомневаясь, не решаясь, и тут их разговор прервали.
Позже, с трудом помывшись в неудобно устроенной душевой, Гэинор завернулась в большое банное полотенце и прилегла отдохнуть. Обычно она редко смотрела телевизор, но поскольку в этот день не видела утренних газет, то решила посмотреть новости в 6.20. Телевизор принимал только четыре программы, качество приема которых колебалось от плохого до ужасного. Самая лучшая картинка была у Би–би–си. Грея у камина лосьон, чтобы растереть им ноги, покрытые от холода гусиной кожей, она, почти не глядя на экран, слушала репортаж. Впоследствии Гэйнор так и не сумела толком объяснить, что произошло и в какой именно момент картинка на экране изменилась.
Она неожиданно поняла, что изображение улучшилось, что оно больше не плоское, а объемное, такое же реальное, каким был бы вид из окна, причем из окна без стекла. Она уже не могла отвести глаз от экрана, будто ее загипнотизировали. Она видела долину между скал, которая открывалась взору среди бесчисленных утесов, видела разноцветные озера или бассейны, голубые, зеленые и пурпурные; и сады со скользящими в них тенями, откуда были слышны будто притопывания танцующих ног и звуки жуткого, сверхъестественного птичьего клекота, хотя никого не было видно.
