Элеонора Раткевич - Превыше чести
Тэйглан до боли стиснул кулаки. Все-таки есть на свете справедливость. Даллен заживо сходил в могилу — постепенно, шаг за шагом, — и при каждом шаге от его чести, от его внутреннего естества отрезали по куску, убивая их одно за другим. С ним самим покуда ничего еще не сделали — но все же это он, и никто иной, костенел на плахе и корчился в огне костра.
Однако нисхождение в смерть на этом не заканчивалось. Мало покойника отпеть — его ведь еще и заклясть надобно.
Со времен Вторых Магических Войн ни одна городская стена, ни одни городские ворота — да просто ни одно здание! — не строились без оберегов от ходячих мертвецов — и все равно ни одного покойника не хоронили не заклятым. Тэйглану рассказали, как заклинают мертвецов в Шайле, — не совсем так, как дома, но тоже толково. Сначала над грудью мертвеца, лишь слегка ее касаясь, проводят наискосок крест-накрест стальным ножом — зачеркивают покойному путь назад металлом. Потом следует окунуть в соленую воду родовой похоронный посох и точно так же провести этой водой косой крест на спине — зачеркнуть водой и ее порождением. Затем над головой покойного нужно горящей свечой или другим каким огнем провести крест-накрест — зачеркнуть огнем. И лишь потом земля сделает остальное.
Да, но этого ритуала достаточно, если покойничек и вправду мертв и лежит себе в гробу смирнехонько. А вот если мертвец пока еще жив — тут уж символических прикосновений ну никак не довольно.
Когда замер в колыхании полуденной жары последний отзвук литании, палач наклонился к коленопреклоненному Даллену и широким ножом полоснул его по груди крест-накрест — как и велит ритуал, наискось. Не настолько глубоко, чтобы насмерть, и не настолько, чтобы умереть от потери крови, — но так, чтобы ее было достаточно даже для очень мстительного взгляда.
Затем наступил черед воды. Похоронный посох, по недосмотру еще не лишенный прорезной графской ленты, дожидался своей очереди. Палач окунул его в воду и, не отряхивая, дважды с резкой оттяжкой нанес удар накрест и наискосок. Тэйглан поневоле сглотнул, подавляя легкую дурноту. Говорят, опытный палач с трех ударов кнута может заколотить человека насмерть… ну да, похоронный посох толщиной в палец — не кнут… но удар был настолько силен, что посох не сломался даже, а расщепился.
Палач отбросил в костер окровавленный посох. Двое его помощников подхватили Даллена под руки, заломив их назад, а третий вцепился в волосы и потянул, подставляя лоб Даллена под косой крест докрасна раскаленного клейма.
Теперь только, когда с уст Даллена сорвался единственный полустон-полурык, Тэйглан понял, что все это время он молчал. Кроме одного слова «забыл», Даллен не произнес ни звука.
Заклятие сталью, водой и огнем вступило в силу.
Палач отнял клеймо от лба осужденного. Даллен обмяк, почти повис на руках помощников палача. Пожалуй, он упал бы без их поддержки. Палач поднес к его рту кружку с водой. Судя по тому, как нахмурился король, это жестокое милосердие не было предусмотрено процедурой казни — но как же еще заставить и впрямь полумертвого от боли Даллена прийти в себя?
Двое подручных рывком вздернули Даллена стоймя, а третий быстро обрядил нетвердо стоящего на ногах осужденного в смертную рубаху — черную с алыми крестами наискось через грудь и спину. Не было больше графа Даллена йен Арелла, да и простолюдина Даллена тоже не было. Был покойник Даллен, перечеркнутый заклятием на всю оставшуюся вечность — беспощадно, бесповоротно. А что на руки и на ноги ему надевают кандалы — так ведь мало ли кого в каком виде хоронят?
Когда кандалы были надеты и заклепаны, вновь настала тишина. Однако почти сразу же ее разорвал тихий треск. Король сорвал печать со свитка с завещанием и развернул его. А как же иначе? Даллен йен Арелла мертв — значит завещание следует вскрыть. Так всегда поступают, когда кто-то приказал долго жить. И вообще — пусть этот, который на эшафоте, знает, что он уже умер! Пусть помнит, что он покойник!
Очевидно, завещание было длинным. Король читал его долго. Очень долго.
— Последняя воля и завещание покойного графа Даллена йен Арелла, — медленно произнес наконец король, не глядя на замершего посреди эшафота Даллена, — будут исполнены, как велит закон, без промедления.
Даллен хотел поднять голову, но не смог, и она вновь бессильно упала ему на грудь.
— Ступай, — велел ему палач.
Идти после пусть и короткой, но все же пытки, тяжело — а в кандалах и того тяжелее. Даллен на первом же шаге пошатнулся и едва не упал.
— Подсобите, — кивнул палач своим подручным.
Когда облаченный в смертную рубаху Даллен спустился с эшафота, на галерее произошло внезапное шевеление. Золотоволосый придворный плюнул Даллену под ноги. Плевок не долетел до его босых ног — но он послужил сигналом для толпы. Плевки, камни, палки… далеко не все они долетали до цели — но не все и промахивались.
— Прекратить! — взгремел король с такой яростью, что толпа замерла. Замер и светловолосый юноша в придворном облачении.
— А тебе, Илтарни, должно быть стыдно, — добавил король, отдышавшись.
— Но почему, ваше величество? — недоуменно спросил юноша, поименованный королем как Илтарни. — Разве кто-то может запретить плюнуть на могилу?
— Не думаю, — веско произнес король, — что народ найгерис будет рад союзникам, способным глумиться над могилой. — Он умолк на мгновение, а затем примолвил: — А за надругательство над телом покойного по нашим законам вешают. Прямо над могилой.
Илтарни испуганно отшатнулся.
Слов короля оказалось довольно. На пути Даллена от эшафота до галереи никто больше не поднял на него руку.
— Забирайте его, — сказал король Тэйглану, когда Даллен, шатаясь от изнеможения и боли, остановился перед галереей. — Он ваш.
Летние ночи всегда коротки, а дни долги — но нынешний день казался Тэйглану и вовсе нескончаемым. А ведь выехали найгерис из Шайла хорошо за полдень — казалось бы, до сумерек рукой подать… зря казалось. Солнце словно нехотя еле ползло по небосклону, В безмолвии все, решительно все становится больше… что уж тут говорить о дороге!
Никто не шутил, не смеялся, не грозил закатить вечером на привале у костра замысловатую речь, полную заковыристой похвальбы и витиеватых насмешек. Никто не пел о девушке с волосами золотыми, как иволга, и о девушке, чьи косы черны, как крыло ворона. Никто не прикладывался украдкой к фляге с крепким шайлским вином.
Слишком уж мрачная ноша сопровождала найгерис в обратный путь.
Впереди, сразу за знаменным, двое всадников посменно вели под уздцы коня, в седле которого мерно покачивалось тело Анхейна. Забальзамированный и обряженный как должно Анхейн возвращался домой в седле, как подобает воину, павшему в бою. Тэйглан не знал, правильно ли это — ведь ни одному Поющему никогда прежде не довелось пасть в бою, — но рядом больше не было Анхейна, чтобы спросить у него совета… живого Анхейна, непревзойденного знатока всех и всяческих обрядов и обычаев. Вот кто наверняка придумал бы, что делать с убитым… но придумать, что делать с собственным телом, Анхейн уже не мог, и Тэйглан принял решение на свой страх и риск. Ничего другого ему не оставалось, Ведь это он теперь старший над этим отрядом, ему и решать. Может, он и был неправ, когда велел усадить мертвого Анхейна в седло… но как иначе доставить тело друга домой — не на телеге же!
