Андрей Дай - Искра Зла
Сидел на теплых деревянных ступенях чьей-то лавки, жевал вкуснейшую сдобу, запивал сладким молоком. Смотрел, как приказчики закрывают торговлю, как гильдейский мастер беззлобно ругается с дородным купцом, как мальчишки с большущими пушистыми березовыми вениками приводят площадь в порядок.
День заканчивался. Солнце лишь верхним краешком, словно лысиной, торчало из-за городской стены. Я смотрел по сторонам, привыкая к ограниченному со всех сторон пространству. И завидовал ветру, что играл с плащами стражей на стенах. Хотелось улететь.
В моем лесу из почек начинали проклевываться детеныши листьев, а здесь на раскрашенных в яркие цвета стенах домов, сложенных из убитых деревьев, ложилась пыль. В лесу открывались муравейники, и у ручьев запевали первые лягушки. Скворец выговаривал скворчихе на подслушанном где-то на сказочном юге, неведомом языке. Облезлые, не вылинявшие белые зайцы водили хороводы на покрытых подснежниками и медуницею пригорках. А в Ростоке весенняя грязь сменилась летней пылью. Горожане сменили верхнюю одежду, и хозяйки выставили горшки с растениями на улицу. И все осталось по-прежнему.
Тесно мне было там. Так тесно, что, казалось, давит на плечи груз тяжкий. Давит, пригибает, не дает вздохнуть полной грудью.
Усмехнулся, заметив, как косятся боязливо подметальщики. Чужой я городе.
«Завтра еще погостюю, да и уйду», — решил я и улыбнулся краешку солнечной лысины.
— Я, понимаш, с нох сбилси иво по всему Великому Ростоку выискивая, а он сидить, понимаш, улыбается, — здоровенный детина в расшитой рубахе, подпоясанной наборным поясом, орал неожиданно неприятным голосом, привлекая взгляды прохожих. Сверкающий начищенной медью пояс предполагал меч на боку, но вооружен горластый молодец не был. — Че расселся, понимаш? Прынц-то чужеземный грит, мол за стол с князем не сяду без мальченки свово леснова, а он тута сидить, лыбицца, понимаш. Светлейший наш тут жо меня от дел государственных отринул, а он тута как прилепленный…
— А чего ж сам не пришел? — тихонько выговорил я. — Понимаш?
Дворовый отрок даже рот раскрыл от изумления. В его голове не укладывалась мысль, что хозяин и повелитель центра мира — ростокского детинца — мог сам пойти…
— Голос у тебя громкий, — и не подумав напрягать свой, я продолжал почти шептать. — Не боишься потерять ненароком?
Детина сглотнул, и громкость сильно сбавил.
— Князь-батюшка спрашивает, прынц-то как к тебе прибился?
— Так получилось, — улыбнулся я такой резкой перемене. — Ряду чужестранцу дал, в Росток их привести. Вот и привел… Ты это, иди давай. Светлейшему скажи… обещанное я исполнил. Завтра скот посмотрю еще, да и пойду.
Лоб дворового человека наморщился. Я был уверен — половину забудет, другую переврет. Надо было идти самому.
Старики говорят, что когда солнце касается брюхом горизонта, ступени небесной лестницы кончаются, и золотой диск попросту падает на дно земли. Причем, бывает, шлепается, что до утра выправить бока не может — так и вылезает приплюснутым. Иногда и того более — трескается. На небе ни облачка, а оно полосами идет. Верная примета — будет буря. Не по душе солнцу таким битым по небу ходить, стыдно. Злится оно. А оттого ветры дикие налетают и другие непотребства. Грозы да ураганы — от злобы и есть — это всякий знает.
Слава Спящим, тогда светило ушло спать чистеньким. Быстро темнело. По изогнутым улицам отправились первые патрули ночной стражи. У таверн и столовых зажигали фонари. Дома стремительно размывались, становились одинаково-серыми.
— Соловушку то глянуть, — вскинулся я. — Ночь же скоро, чего ж это я… Со скотиной провозился, а лебедушка-то моя…
— Я не скотина, — обиделся княжеский гонец и замолчал. Там и семенил сзади, надув щеки и сверкая глазами, пока не показался мост через канал, окружающий детинец.
Чуть кивнув скучающим у ворот дружинникам, почти бегом вбежал в верхнюю крепость ростокского князя.
— Парнишка со мной, понимаш, — не слишком уверенно выдохнул приотставший запыхавшийся верзила.
— Да мы видим, — заржали воины. — Как же иначе-то?!
Похоже, дворового в казармах не слишком жаловали.
Слева, из пристроенной к стене кузницы, пахло, царапая нос, огнем и раскаленным железом. Из казарм вился язык запахов пота, кожи и прокисшего пива. Чистым бельем, пылью и жареным мясом тянуло с крыльца княжеского терема. Лошади, переговаривавшиеся в здоровенном сарае, располагались справа. Именно к ним я и отправился.
У моей лошадки все было в полном порядке. Копыта, поправленные знающим конюхом, больше не причиняли ей боль. От внимания рослых боевых коней выгибала лебединую шею, игриво переступала и косила большущими глазами.
В конюшне было сухо и чисто. В яслях — перемешанный с молодой крапивой овес. По углам старые веники пижмы и полыни, отгоняющей насекомых. Пол присыпан соломой.
— Проверил? — ехидно поинтересовался седой конюх от ворот.
— Да, — легко согласился я. Попрощался до завтра с соловой лошадкой и подошел к лошадиному мастеру. — Спасибо.
И поклонился ему, как кланялся деду и дядьям за урок.
— Тебе спасибо, — вернул поклон раскрасневшийся от похвалы старик. — Толстяк сказывал дворовым, будто ты два дня рядом с седлом бежал?
— Она же говорить не может, — я кивнул. — Это я знаю, как ей больно было. Парелю с принцем не до того…
— Это кто ж такое со скотиной бессловесной сотворить мог?
— Я не спрашивал его имени, — продолжая улыбаться, успокоил я старика. — Я его убил.
Седые брови взлетели. Видно было — поверил. Уточнять, за что именно поплатился бывший хозяин лошадки, я не стал.
— Иди уже, — вздохнул конюх. — Там Велизарий на навоз исходит. Его княже за тобой отправил. Он надулся, как индюк. А ты вместо хором в конюшню…
Я не удержался и хихикнул.
— Ты на него обиды не держи. Пришлый он. С купцами в Росток пришел да и прижился при детинце. Так-то он парень неплохой…
Оставалось лишь пожать плечами. Я про княжеского гонца уже и думать забыл. А в терем идти совершенно не хотелось.
Здоровяк мялся у крыльца и даже как-то стыдно перед ним стало. Парень добросовестно выполнял поручение, а я с ним так…
Вот и пошел под его почти невнятное:
— Ему, понимаш, честь великую… В гостевые хоромы, грит, проводи… А он, понимаш, коней… Э-э-э-х, самово-то соплей перешибить и не вспотеть, а он заместо князя пресветлова — к конягам безмозглым…
Топал себе, не останавливаясь, не разглядывая завешанные гобеленами стены. На поворотах, под «сюда изволь», послушно улыбался и кивал.
Гостевые комнаты занимали целое крыло княжеского терема. Когда в Росток приезжает мой отец, все эти помещения наполняются жизнью — суетой слуг, топотом посыльных. В просторных прихожих собираются приказчики местных торговцев, просители и мнимые благодетели. Весело и совсем некогда скучать.
