Наталья Егорова - Парадокс лжеца
Обзор книги Наталья Егорова - Парадокс лжеца
Наталья Егорова
Парадокс лжеца
Я увидел ее в кафе с издевательским названием "Плесень". Она сидела, забившись в угол под псевдоживой картиной, и перед ней скучал высокий стакан с "другом самоубийц". Отливающие багровым щупальца с картины сплелись в причудливое кружево над ее головой, пряча лицо за фантастической вуалью.
Полчаса назад я понял, что окончательно заблудился в кишечнике извилистых проулков. Я то и дело спрашивал дорогу, каждый раз, нещадно перевирая название улицы и забывая номер дома; унылые прохожие тыкали пальцами в самых разных направлениях, и сейчас я не был уверен, остаюсь ли по-прежнему в том же городе. Бумажка, на которой вкривь и вкось был накарябан адрес, вконец затерлась в пальцах, а узким улочкам не было конца.
Наконец, один особенно темный переулок, поднимающийся в гору, доконал меня. Я понял, что если сию же минуту не получу глоток чего-нибудь погорячее, чем висящая в воздухе дождевая взвесь, то растворюсь прямо в холодном вечере, оставив растерянную тень пугать одиноких прохожих.
Минуту назад, когда я бесцельно брел посреди мостовой, в глаза то и дело бросались вывески ресторанчиков; причудливая фантазия архитекторов радовала то помпезной колоннадой, сплюснутой в один этаж, то вычурными окнами, а то и вовсе изломанными фигурами манекенов, вплавленными в прозрачные стены. Но сейчас по обеим сторонам дороги высились дома-близнецы, точно набросанные углем на грязном холсте улицы; хотелось приглушить собственные шаги, чтоб не нарушать липкой тишины задавленного стенами пространства.
Табличке "Кафе Плесень", заросшей псевдоживым кораллом, я обрадовался, как старому приятелю.
Я спросил мартини, бог знает почему; я терпеть не могу мартини, но я знал: сегодня такой день, когда нужно делать странные вещи. Иначе все полетит в тартарары, и струна "ми", удерживающая меня в этом бестолковом мире, порвется раз и навсегда. Близость последнего шага сладко щекотала под ложечкой.
Я подсел к незнакомке с "другом самоубийц". Черные хлопья в ее стакане кружились в безостановочном танце, мне казалось, я слышу тихий шелест, когда они касаются стенок.
– Вы кого-нибудь ждете? - спрашиваю я.
– Может быть, вас... - бесцветно роняет она.
Мы собираем мозаику из раз и навсегда придуманных вопросов и заранее известных ответов. Черные хлопья кружатся бесконечным инвертированным снегопадом, а я не притрагиваюсь к мартини. Ее пальцы обнимают полосатую соломинку, как смычок, и из серых щупалец картины на столе вырастает крохотный игдрассиль.
– Я хочу, чтобы вы оставались со мной, - говорю я.
Она поднимается одним змеистым движением, стакан жалобно звякает об стол, разливая под корни игдрассилю черные звезды. Мне кажется, что вселенная замерла, и щупальца картины вросли мне в затылок, и невозможно вздохнуть.
Она - шизза.
***
Говорили, что они - результат неудачного эксперимента экологов, мутанты, иной биологический вид, сверхлюди...
Проще было считать, что их не существует.
Всегда женщины: с идеальными чертами лица, с нечеловечески плавными движениями, с холодной красотой произведения искусства. С двумя зрачками в каждом глазном яблоке. С кукольно гладкими телами, с тошнотворно колышущейся мембраной в груди, и все-таки - женщины.
Шиззы.
Ходили слухи, что они читают мысли, что они способны вскружить голову до безумия, что они способны доставить почти невыносимое наслаждение... Сейчас, увидев ее во плоти, я понимаю, что все это ложь. Чересчур мелко.
Она слишком не человек.
– Да, - говорит она.
И уходит, оставляя меня наедине с полным стаканом. Бармен понимающе скалится мне в лицо, игдрассиль втягивается обратно в картину, будто только присутствие шиззы удерживало псевдоживое щупальце.
Я медлю несколько минут, словно боюсь пойти за ней. Я думаю, что никогда больше не встречу ее.
***
– Я хотел бы увидеть будущее. Я хотел бы заглянуть в Чашу.
Менеджер невозмутим. Сколько подобных мне он выслушал за этим столом?
– Я должен вас предупредить: путешествие к Чаше - это путешествие в один конец. Изощренный способ самоубийства, если хотите. Оттуда не возвращаются.
– Я знаю.
– То есть первичным должно являться желание покончить с жизнью. Опишите, пожалуйста, причины такого решения.
Я мучительно вглядываюсь в поверхность стола, такую гладкую, что взгляд невольно проскальзывает вперед и упирается в короткопалую руку менеджера. Я начинаю потеть, перебирая варианты ответа, и каждый следующий кажется глупее. Наконец, я выбираю ни к чему не обязывающую банальность.
– Не вижу смысла в жизни.
Он многозначительно кивает мне, как нерадивому ученику, наконец-то решившему простую задачу.
– Как вы понимаете, нужно будет подписать несколько документов. О том, что не имеете претензий, что решение приняли по собственной воле, находясь в здравом уме... и так далее.
Мое отражение в глубине полированной столешницы безостановочно кивает.
– Кроме того, эти документы автоматически аннулируют любые страховые гарантии.
– Я в курсе. Я не застрахован.
Менеджер на мгновение умолкает. Может быть, человек без страховки встречается ему впервые, и он опасается, что выбрал неверный подход.
– Я перевел страховку на бывшую жену, - поясняю я, и это почти правда. Менеджер успокаивается.
– Наша компания обеспечит вам транспорт на первом этапе путешествия, но на саму скалу вам придется забираться самостоятельно. Таковы условия, накладываемые природой феномена Чаши. В связи с этим, вы должны понимать, что компания не дает стопроцентной гарантии того, что вы действительно увидите будущее и даже, что вы действительно погибнете.
Он ободряюще улыбается:
– Хотя на моей памяти не выжил ни один.
Я представляю, что с такой же улыбочкой он жмет руку обреченному у подножия эшафота, так же обнадеживающе уверяет в стопроцентной гарантии скорой смерти. К горлу подкатывает тошнота.
– На первом этапе мы можем предоставить вам провожатого...
– Нет, - обрываю я его. - Не нужно.
Он ничуть не удивлен.
– Также вам предоставляется право взять с собой к Чаше любого спутника, наделенного разумом или псевдоразумом. Дополнительная плата в этом случае составит всего 20% от суммы вашего договора...
Самоубийство оптом по договорной цене: меня начинает душить истерический хохот.
– Нет, нет...
– Не торопитесь, - снисходительно улыбается он. - Изменить договор можно вплоть до момента отбытия.
Я прикладываю мокрый палец к анализатору. Я вспоминаю, такой договор в старых легендах скрепляли кровью, и истерика прорывается наружу дребезжащим смехом. Я чувствую непонятную легкость, словно уже вычеркнул себя из мира живых. Меня охватывает неудержимое желание говорить, говорить без умолку о любой ерунде. Рассказывать о птице, увиденной в десятилетнем возрасте: я до сих пор помню, как прихотливо топорщились синие перышки, как странно поворачивалась крохотная головка, когда в лицо мне смотрел круглый блестящий глаз. Пересказывать кошмары, в которых меня пожирал бурый туман с тысячью глаз, и ватное безмолвие душило крик. Делиться застарелыми обидами на снисходительные усмешки паразитирующих на жизни приятелей, на мир, который так и не понял меня.
