Петр Верещагин - Время убивать
Петр Верещагин - Время убивать краткое содержание
Кайл Иторр
Время убивать
Там, где прошел страх, останусь только я!
Фрэнк Херберт «Дюна»Убить легко.
Немало есть в человеческом теле мест, поражение которых приведет к смерти. Еще больше – к смерти немедленной. И уж разновсякого оружия человек создал вполне достаточно, чтобы быть убитым не раз и не два. Даже если не считать оружием его собственные руки.
Убить легко. Убивать – сложнее.
Убивая, надо уметь, посметь взглянуть в глаза умирающему. Чтобы ВИДЕТЬ миг перехода последней черты. Чтобы быть уверенным, что он умер. Что он уже не вернется оттуда и не сделает то, чего не должен был сделать.
Убивать – сложнее.
Пусть даже не обязательно при этом стоять рядом с жертвой…
Нет, «жертва» – неверное слово. Жертва – это беспомощное тело, привязанное к алтарю; это выщербленный кремневый нож или золотой серп, вспарывающий грудь, чтобы добраться до сердца; это возносимый богам молебен, обеспечивающий добрый урожай и благоденствие края… Жертва – это уже не личность, это лишь средство. Средство достичь чего-то, некоей цели.
Я же – я имею дело не со средствами, а как раз с целью. Целью, которую должен поразить – и УВИДЕТЬ, удостовериться, что она поражена.
Целью, которую надлежит устранить.
Так говорят те, кто поручает мне такую работу. Они опасаются называть по имени Смерть и Ее проявления. И правильно опасаются – сама собой Смерть не приходит никогда, однако память у Нее неплохая, и поминающих Ее всуе Она привечает так, что даже меня, даже подобных мне такое не вдохновляет…
«Устранить» – коротко, ясно и безопасно. Для них.
Они так полагают.
Они полагают, будто Смерти не дано видеть за словами истинный их смысл… Смысл, простой, как сама смерть.
Впрочем, я могу назвать смерть – смертью и убийство – убийством. Потому что я вижу, смею и умею видеть Ее появление. Видеть Ее появление в глазах своей цели. И для этого – нет нужды наклоняться над остывающим телом, нет нужды видеть в пустых глазах искаженное отражение себя самого… Незачем даже на него смотреть.
Смотреть и видеть – далеко не одно и то же. Смотрят – глазами, видят же… нет, не так. Смотрят – НА что-то, видят – НЕЧТО.
Я могу назвать смерть – смертью, потому что вижу Ее. Потому что в этот момент, в момент появления Смерти – умирает не просто моя цель.
Умираю – я.
Умирают всякий, кто видит Ее – и тот, к кому Она является, и тот, кто за этим наблюдает. Моя цель – и я сам…
* * *– Он не придет. Не осмелится.
– Не осмелится – не придти. У него нет выбора. Впрочем, разве есть он у нас?… Мы нужны ему не больше, чем он – нам.
– Diavolo, но и не меньше!
– Не буди лиха, Констанций! ЭТОГО звать тут не стоит. Особенно – тут, aye…
– Хорошо, Вельма, прости… Чшш! Слышишь?
Шорох листьев где-то вдали. Молчание.
– Показалось…
– На вашем месте я бы не оборачивался, господа хорошие.
Дернувшаяся рука мужчины застывает, не успев дотронутся до рукояти меча. Женщина вздрагивает, потом усмехается.
– Кое на что ты еще годишься, Призрак. Признаю. Ну, коль ты все же явился, дело тебя заинтересовало.
– Почему нет? Свободная ночка у меня есть, выслушать ваши условия я могу. А там посмотрим.
– Условия простые: нам необходимо, чтобы один человек прекратил земное существование. В средствах ты не ограничен, а вот время, к сожалению, поджимает. Несколько дней, не больше.
Молчание. Перекатывающиеся в руке кубики игральных костей.
– Имя.
– Аттила. Владыка гуннов Аттила.
Перекатывающиеся в руке кубики игральных костей. Шелест ветра.
– Бич Божий, значит… Я не уверен, что соглашусь.
– Решать тебе. Цену называть – тоже тебе. Решить нужно сейчас, цену назовешь по завершении работы. Я заранее согласна. Могу даже расписку дать, если хочешь.
Шелест ветра. Нарочито громкое чавканье влажной глины под босыми ногами.
– Это последнее мое дело, Вельма. Давай расписку.
Свет чадящего факела выхватывает из темноты тощую, грязную руку, потянувшуюся за вынырнувшим из складок одеяния женщины клочком пергамента. Закованная в кольчужную перчатку лапа Констанция перехватывает запястье Призрака.
– Не подведи нас, убийца. Иначе…
На расстоянии волоска от правого глаза воина возникает влажно поблескивающее острие. С коротким проклятьем Констанций выпускает руку незнакомца, отшатывается и выдирает из ножен меч.
– Спокойно! Констанций – долой оружие, прах тебя побери! А ты, Призрак, – прошу, ступай.
– Только ради тебя, девочка…
Нарочито громкое чавканье влажной глины под босыми ногами. Шорох листьев где-то вдали.
– Девочка, ха! – убирая клинок, фыркает Констанций. – Да ты мне в бабки годишься, Вельма, хотя и выглядишь на тридцать…
– Он мой старший брат, – задумчиво отвечает женщина.
– Diavolo!
– Я же просила!..
* * *Убивать – сложно, сложнее, нежели кажется. И не потому, что человек часто цепляется за жизнь буквально зубами и ногтями, отгоняя Смерть из последних своих сил (порой это даже получается).
Убивать – сложно, потому что убийце вовсе не хочется отправляться на тот свет вместе со своей целью. А отправляться приходится, от Смерти не убежишь и не укроешься. Уйти на тот свет легко; зато возвращаться…
Странно, вроде бы: убийце приходится тщательно изучать не столько пути умерщвления, сколько пути возвращения к жизни. Жизнь – вообще странная штука, говорили многие умные люди, и я этим трудно не согласиться.
Жизнь – штука странная и сложная. Смерть много понятнее и проще. Легко – убить, единожды призвав Смерть, но нелегко – убивать, раз за разом вслед за своей целью появляясь на Серых Равнинах – и раз за разом возвращаясь оттуда. Возвращаясь – к жизни.
Несущие смерть, говорят о нас. Глупцы.
Это Смерть несет нас.
Смерть несет нас, скользя багряно-огненным потоком между седыми от пепла погребальных кострищ берегами жизни. И если не вынырнуть вовремя, не стряхнуть рыжие щупальца пламени, – мы растворяемся в этом потоке, становимся едины со Смертью, принимая Ее последнее объятие. Мы. Такие, как я.
Это – наша сила и наше прибежище. Этот поток. Знание, что никуда мы от него не денемся, что все равно однажды придем к огненной реке и нырнем, чтобы не вынырнуть.
Зная это, зная на собственной шкуре, – ни к чему знать больше. Ни к чему слушать притчи о богах, милосердных в своей кровожадности и безразличных в своей бесконечной доброте. Ни к чему слушать истории о том, что ждет всех нас за последней чертой… Да что они вообще знают об этом! С увлечением рассказывающие о том, где сами не были и откуда не возвращались, – в отличие от нас…
