Юрий Гаврюченков - Работорговцы
Юрий Гаврюченков - Работорговцы краткое содержание
Средневековье после БП рулит. Ядерная война вбомбила Европу в каменный век. Лет через триста поднялся феодализм. Очаги промышленности и культуры уцелели в Скандинавии, за Уралом и на Дальнем Востоке. В тексте утверждения, способные привести к разрыву шаблона, шутки ниже пояса и полное отсутствие толерантности.
Ю. Ф. Гаврюченков
РУСЬ ИЗМОЧАЛЕННАЯ
Книга 1. РАБОТОРГОВЦЫ
Давайте нам оружия побольше, да так кулаков трахнем, чтобы, как говорится, душа из них вон.
Фильм «Ленин в 1918 году»ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой появляется бард и развлекает путников за скудный ужин
Сидящие у костра похватались за оружие, когда старый Щавель вскочил, целясь из лука в темноту.
— Не стреляйте! — голос с дороги был необычный, глубокий приятный баритон. — Я один.
— Подойди, — приказал Щавель. — Держи руки на виду.
Под ногами затрещали ветки. Идущий старался ступать шумно, чувствуя за собой косяк. В отблеске пламени появился одутловатый мужчина, бородатый, рыхлый, с покатыми плечами, над которыми горбом высился необычного вида сидор.
— Ты очень тихо шёл по дороге, — проворочал Михан. — Винись, дурак. Другорядь поймаешь стрелу.
— У меня сапоги мягкие, — примирительным тоном оправдывался гость. — Мужики, я бард, иду в Новгород и могу развлечь вас балладой.
— Присаживайся, четвёртым будешь, — Щавель опустил лук, убрал стрелу в колчан, сел, скрестив ноги, положил колчан на траву подле налуча, а лук поверх и замер, бесстрастно уставившись на пришельца. — Раздели с нами ужин и покажи своё кунг-фу.
Жёлудь, его сын, на голову выше отца и шире в плечах, уложился не так споро. В сноровке молодца чувствовалась сила, но не было стремительности и ловкости, что прибывает с опытом лишь к седым волосам.
— Сидай, незваный, — Михан опустился на бревно, пристроив палицу под рукой. Щит и оба дротика подтянул поближе, чтобы пришелец не мог до них достать.
Бард распрягся. Длинный кожаный сидор хранил драгоценные гусли красивого янтарного дерева.
— Тебя звать как? — спросил Михан.
— Филипп, — бард устроился между отцом и сыном, уложил гусли на колени.
— «Солнышко лесное» только не вздумай петь, — предупредил Жёлудь. — От его Михана сразу пучит, а потом он начинает мощно пердеть и бегает по лесу кругами, роняя добро.
— Не слушай его, он дурак, — возразил Михан.
— Развлеки нас балладою, — смиренно, словно всю жизнь лил воду в сухой песок, обронил Щавель. При том молодые враз осеклись.
Бард профессионально улыбнулся, тронул струны. Звук придал ему сил. Плечи распрямились, взгляд оторвался от котла, в котором булькало вечернее варево.
— Я расскажу вам историю, достойную храбрых мужей, имеющую в себе мораль, полезную и молодым, и мудрым.
— Про Конана? — спросил Жёлудь и замер с открытым ртом.
— Песнь из эпоса о Плешивом Драконе, повелителе пчёл и пчелиных жилищ, силу которому давала река с именем женщины. Это история отважной девы-воительницы Фанни Каплан, сразившей Плешивого Дракона. Она вступила с ним в бой принародно и нанесла несмертельную рану. Деву схватили подручные Дракона и казнили, а тело сожгли. Плешивый Дракон удалился залечивать раны в страну Маленьких Гор. Он утратил могущество и власть, силы оставили его. Через несколько лет он испустил дух, тоскливо воя. Вот о чём я поведать хочу, о, отважные! О храбрости девы, коварно ударившей в спину, но зрением слабой.
— Валяй! — подзадорил Михан и запустил деревянную лжицу в котёл. Испробовал и кивнул спутникам. — Готово.
Под песнь неслабо похавали, глотая разварную солонину почти не жуя. Каждый откушал треть, а барду заслали вяленого карася и пару печёных картофелин, уцелевших с обеда.
Ночь Щавель провёл в дремоте вполглаза, обнимая ладонью костяную рукоятку ножа.
Поднялись чуть свет. Завтракать собирались в пути. Бард никуда не торопился и развёл костёр.
— Канайте с миром, — изысканно напутствовал деятель искусства. — Желаю счастливой дороги, воины. Хрен на вас и на ваши жилища!
— И ты отсоси не нагибаясь, — пожелал ему Щавель.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой к отряду присоединяется целитель, лечащий солью, а все воины получают по заслугам своим экспириенс
— Надо было отойти дальше от дороги, — сказал Жёлудь.
— Шарятся по ночам черти всякие, — буркнул Михан. — Да всё равно бы огонь увидел.
— Были бы разбойники, положили б с трёх стрел. Мы у костра как на ладони, — разъяснил Щавель. — Они бы нас видели, а мы их нет.
— Но ты же его услышал, — сказал Михан. — Ты и разбойников услыхал бы.
— А если бы я спал?
Малый полез за словом в карман. Не пыльная, не кузявая дорога змеилась промеж деревьев, и шлось по ней ни шатко, ни валко.
— Далеко до тракта? — наконец выудил он.
— После обеда выйдём, — сказал Щавель.
— А чего это бард ночью шёл, а, батя? — спросил Жёлудь.
— Смотри, дурак-дурак, а умный, — вставил Михан.
— А ты засранец.
— Со свадьбы мог уходить, — помолчав, отозвался Щавель. — Свадьбу когда играют, гости пьют, а бард поёт. Когда уже все под стол упадут, бард ещё на ногах. Всё ночь невесту драит как палубу, а перед рассветом ноги в руки и даёт газу.
— Догоняют?
— Куда…
— А на конях?
— Да не, все пьяные, и не спохватятся, скорее всего. А он день идёт, ночь идёт, днюет в чаще и опять уносит ноги. Никогда, парни, бардам не подавайте и не ешьте из одного котла, скоты они все.
— Бать, а художники?
— Художники нормальные, только не от мира сего.
— А у нас были такие весёлые свадьбы? — поинтересовался Михан.
— Были, — сказал Щавель.
— У кого?
— Меньше знаешь, крепче спишь. Сомнениями не мучаешься.
— Съел, пердун? — не упустил случая Жёлудь.
— Молчи, дурак, — Михан извернулся юлой. — А у кого, дядь Щавель?
— Тебя ещё на свете не было… — взгляд Щавеля враз сделался стылым, как ледяная вода, лучник уже к кому-то примеривался.
Зажатая лесом дорога завернула, впереди показалась спина, полускрытая большим заплечным мешком. Человек остановился, обернулся, явно поджидая попутчиков. Был он невысок, кругл телом и лицом, гладко выбрит и носил низкую шапочку, отороченную куньим мехом.
— Желаю здравствовать, уважаемые, позвольте присоединиться к вам, — человек шагнул навстречу, подметая траву полами длинного дорожного плаща.
— С какой целью, уважаемый? — сдержанно поинтересовался Щавель.
— Вместе не страшно. У тракта грабят.
— Нас не боишься, значит?
— Лицо человеческое есть открытая книга.
— Ты лепила?
— Я исцеляю солями, — с достоинством ответил попутчик. — В мире науки меня знают как Альберта Калужского, который крепит жидкую воду медицинской теории в насыщенный раствор солью врачебной практики.
