Марина Дяченко - Подземный ветер
Обзор книги Марина Дяченко - Подземный ветер
Марина и Сергей Дяченко
Подземный ветер
Я поведу тебя в далекий край…
(«Лесная Песнь»)Часть первая
Улия шла по краешку своего района, желтые светляки высотных зданий гасли один за другим, потом снова загорались, приглашая поиграть. Почуяв ее приближение, торопливо подмигивали фонари; Шаплюск, ожидавший на углу большой и малой улиц, задрожал, будто от ветра, и погас на целую секунду.
– Ждал? – она положила руку на холодный бок.
Шаплюск был уязвимее прочих. Его мучили тоска и неясные предчувствия, он торопился излить их Улии, а она выслушивала и никогда не объясняла ему, что его страх перед будущим складывается из колебаний напряжения в сети, невидимого поля вокруг танцующих проводов и силы сырого ветра.
– Все будет хорошо, – она обняла бетонный ствол, прижалась щекой, ощутила на мгновение маету и беспокойство Шаплюска – и приходящее на смену доверие. Улия погладила полусмытое дождями объявление «Сниму ква…», Шаплюск мигнул едва заметно, попросил приходить к нему почаще, Улия пообещала и двинулась дальше, вдоль строя чахлых лип, вдоль большой улицы, здоровой и упругой, с чистым влажным асфальтом, с маяками рекламных щитов на автобусных остановках.
Ночью потоки людвы делались сперва тонкими и прерывистыми, как белая разметка на осевой, а потом и вовсе иссякали, перемещаясь из-под неба в прямоугольники окон. Движение текло по проезжей части свободным, не сбитым в пробки потоком.
Улия остановилась перед Даюванном, который был почти так же чувствителен и развит, как Шаплюск, но куда более оптимистичен. Они приветствовали друг друга сдержанно и даже иронично, Даюванн повел тенью и сообщил, что близится осень. Он не может объяснить, почему так уверен в этом, но потоки воды и потоки в сетях, слои воздуха и перемещения людвы говорят ему, что осень – скоро…
– Ты ошибаешься, – сказала ему Улия.
И Даюванн снова повел тенью, на что Шаплюск никогда бы не решился.
Улия двинулась дальше; по той стороне улицы бесшумно пролетел Переул, редкая людва заметила его и ускорила шаг. Переул вернулся, затормозил, пересек двойную осевую и остановился перед Улией – в трех шагах.
Светофор над его головой нервно запульсировал желтым.
– Покатаемся? – предложил Переул и похлопал по свободному сиденью мотоцикла.
– Дела, – сказала Улия.
– С фонарями целоваться? – спросил Переул.
– Тебе-то что, – сказала Улия.
– Садись, – сказал Переул.
Она подумала – и села.
Стихия Переула была – полет, сходящиеся в точку линии обочин, привычные вещи, размазанные в ленту спокойной сытой скорости; Улия обняла его за плечи и закрыла глаза. Они летели прямо по осевой, вокруг не стало ничего отдельного – только целое, только Город, две полосы фонарей справа и слева, нежнейшая сеть проводов, движение, от которого хотелось стонать и смеяться, Улия прижалась лицом к кожаной спине Переула, кирпичные стены сливались с ажурными оградками, а когда они взлетели на холм, впереди открылась горящая огнем бело-красная колокольная дорога…
– Ты меня любишь? – весело спросил Переул.
– Люблю…
В этот момент откуда-то потянуло подземным ветром. Это было короткое слабое дыхание, сквозь которое они тут же и пролетели, однако желтые волосы Переула встали дыбом, и Улия крепче вцепилась в его жесткие плечи.
Видимо, где-то совсем рядом оказалась отдушина – вентиляционная шахта с насосами.
* * *Светофор все еще мигал желтым.
– Скоро утро, – сказала ему Улия.
Светофор сказал, что Переул давит колесами подвернувшиеся тени.
– Но я ведь не тень, – сказала Улия.
Светофор грузно качнулся и перестал мигать. Вспыхнул рубиново-красным, приятным для глаз огнем.
Подворотни похрапывали разверстыми темными ртами – выпускали застоявшееся во дворах, текущее из приоткрытых окон дыхание людвы. Светлячки закончили игру в перемигивание; редко-редко вспыхивал желтый квадратный глаз, угасал сразу – или оставался смотреть в ночь, и тогда можно было разглядеть метавшиеся за тонкой тканью тени.
Улия шла теперь вдоль бульвара; маленький сквер в конце его был темным и неуютным. Улии никогда не удавалось найти общий язык с этими деревьями – они казались ей уродливыми, она казалась им опасной.
Сейчас в сквере не было тихо и не было темно. Горели красные огоньки, крохотные, как искры, но, в отличие от искр, долговечные; Улия поняла, что в парке людва. Что она разговаривает, курит, играет и поет.
Из любопытства она подошла ближе. Голоса сливались – ей приходилось прилагать усилие, чтобы понять, о чем здесь говорится; кажется, был какой-то праздник, и, вместо того чтобы встретить его под крышей, в светящемся окне, эта людва – молодая – курила и пела в скверике.
Улия соскучилась и повернулась уже, чтобы уходить, когда что-то изменилось. Молодая людва по-прежнему смеялась и курила, но из толщи ее вдруг вынырнул звук, заставивший Улию повременить с уходом.
Это была песня.
Улия осталась сначала просто потому, что ей понравилась мелодия. Миновала минута, другая, ей вдруг стало легко и спокойно, легче и спокойнее, чем за спиной у Переула на летящем сквозь Город мотоцикле; ей вспомнились огни над рекой, дыхание старого Моста, линии обочин, сходящиеся в точку – там, далеко, где все счастливы. Ей вспомнился тополиный пух, покрывающий решетки водостоков, переглядки светофоров в полночь, текущее по бульварам летнее цветное мобильё, блеск хрома и стекла, праздничный шум просыпающегося на заре Города – и она улыбнулась, сама не зная зачем.
Песня была простая и настоящая. Улия ступила два шага вперед, прищурилась и замигала, будто пытаясь выбросить из глаз соринки. Людва непривычно раздробилась перед ее глазами, как фасад дробится окнами, если долго на него смотреть. Улия увидела, что людва состоит из отдельных… как их лучше назвать? И один из них стоит на скамейке, в руках у него гитара, и его песня, слов которой Улия не понимает, удержала ее и не дала уйти…
Тот, что пел, замолчал, и людва – прочая людва – захлопала в ладоши. На этот раз Улии удалось разобрать отдельные слова: ну, Саня, ну, парень, ты даешь…
Значит, этот отдельный, что выпал из людвы на удивленных Улииных глазах, значит этот, что пел, называется Саней, Парнем…
Она пошла вперед, нимало не раздумывая.
– Ты хорошо поешь, – сказала Парню так же просто, как говаривала порой фонарям: все, мол, скоро уладится.
Он смотрел на нее сверху, со скамейки, и, кажется, не знал, что ответить.
