Ангелотворец - Харкуэй Ник
– Здравствуйте, меня зовут Джо, а вас?
Все почему-то смеются, даже человек в гробу.
Обратно в камеру Джо не отводят. Но он чувствует ее спиной, она где-то там, в глубине коридора, – тесное пространство немногим больше его тела, готовое в любую минуту вновь его принять. Джо смотрит в окна, пытаясь запомнить льющийся белый свет.
Потом он играет в шашки с человеком в гробу. Им приходится использовать электронную доску. Человеку в гробу дают пульт управления вроде тех, что используют парализованные. Для управления маленьким джойстиком ему освободили один палец. Вперед. В сторону. Вперед. В сторону. Ходы по диагонали, видимо, не предусмотрены.
Джо выигрывает. Впрочем, незадолго до победы человек в гробу успевает хорошенько припугнуть его разгулявшейся дамкой. Вырвавшись на свободу, она угрозами выбивает Джо с занятых позиций и рубит его шашки налево и направо, пока тот чудом не загоняет ее в угол. И даже тогда она не теряет самообладания: вокруг нее не враги, думает она, а будущие жертвы.
Человек в гробу пытается что-то сказать сквозь накусочный валик. Расшифровать его слова очень трудно. Он плюется, теребит валик языком, поджимает губы. Влажно блестит слюна. Он повторяет:
– Вот как это делается!
И заходится в смехе.
Когда Джо спрашивает, почему бы просто не позволить ему называть ходы вслух, все опять смеются. Высокий санитар закатывает один рукав и показывает белый шрам: длинную белую полосу сращенной плоти. При этом он вовсе не держит зла на человека в гробу. Санитар как будто убежден, что все они тут заодно. Человек в гробу приветливо клокочет.
Позднее им дают обед. Джо приходится кормить с ложечки, потому что у него трясутся руки. В это время кто-то ставит человеку в гробу питательную капельницу. Один санитар ненароком наклоняется слишком близко, и рука с джойстиком оставляет глубокую рваную рану на его скуле. Человек в гробу рычит. На сей раз Джо сразу разбирает слова:
– Вот как это делается!
Он издает вой – невероятно громкий, устрашающий звук. Его бьют током, что совершенно лишено смысла, потому что он и так полностью обездвижен, и он начинает задыхаться. Мгновением позже он багровеет и обмякает; вызывают реанимационную бригаду. Пока его откачивают, он успевает хлестнуть медсестру рукой по глазам. Его пылающий, свирепый взгляд находит Джо.
Это вопрос сосредоточенности, сознает Джо. Ожесточенности. Мэтью тоже так умел, но сыну свое умение никогда не показывал, ибо оно может пригодиться только в непредвиденном случае, а в мире Мэтью (в той его версии, которую дозволялось видеть Джо) непредвиденные случаи были запрещены: все происходящее происходило исключительно во благо и для процветания Дома Спорка. Но когда ты приперт к стенке, а нож – не у тебя, ты должен принять очень простое, в сущности, решение: Чудовища здесь не они. Чудовище – я.
О последствиях думать нельзя. Каждая секунда промедления – сама по себе конец. Вот как это делается.
Они избивают человека в гробу; пока его бьют, он непрерывно смеется. До Джо доходит, что сейчас произошло.
Ему преподали урок.
Он заглядывает в безумные, лютые глаза человека в гробу и испытывает чувство солидарности.
Санитары увозят гроб.
– Куда катится страна! – с сожалением произносит за спиной Джо мистер Ничего Особенного. – Смотрю, у вас появился новый друг.
– Он сумасшедший. И я не знаю, как его зовут.
– В самом деле?
– В самом деле.
Мистер Ничего Особенного искренне озадачен.
– Хм! – говорит он.
На этом передышка заканчивается.
– Я хотел показать вам это сам, – говорит мистер Ничего Особенного, – потому что приложил к этому руку. Изрядно потрудился, знаете ли. Никто за вами не придет.
Письмо очень простое, напечатано на дорогой веленевой бумаге и адресовано Джо, для передачи через Родни Титвистла.
«Уважаемый мистер Спорк,
вынуждены с глубоким сожалением уведомить вас, что в виду вашей причастности к подрывной антигосударственной деятельности – а именно, к террористическим актам, повлекшим за собой гибель людей, и иным сопутствующим преступлениям, – мы вынуждены разорвать наши деловые отношения. С настоящего момента вы более не можете рассчитывать на защиту бюро „Крейдл и Ноблуайт“, и мы будем признательны, если вы оплатите счет за оказанные услуги в течение 28 рабочих дней. Искренне ваш, Мерсер Крейдл». Дальше идет постскриптум отвратительным Мерсеровым почерком: «Прости, Джо. Оказывается, они бьют сильнее, чем мы».
Письмо подписано всеми партнерами.
Мистер Ничего Особенного улыбается.
– И от вашей матушки послание есть.
Он думает, что победа на его стороне, чем демонстрирует отрадный недостаток знаний о Гарриет.
Дверь в камеру Джо открыта. Он подходит к ней и выглядывает наружу. Его манит луч света, вот сейчас прозвучит голос Мерсера… Это была уловка. Военная хитрость. Теперь он свободен.
Когда его нога касается пола за пределами камеры, кажется, что он наступил на гвозди, только боль пронзает не ступню, а все тело. Он шарахается обратно в камеру, и дверь захлопывается.
Затем она открывается вновь, но выйти Джо не пробует. Мгновением позже становится ясно: его обучили собственноручно лишать себя свободы.
Потом приходят санитары, привязывают Джо к каталке и увозят в другую палату. Она просторная и холодная, заставленная такими же каталками с пациентами, только остальные пациенты не связаны по рукам и ногам.
Ему требуется очень много времени на то, чтобы понять: остальных не связали, потому что они – трупы. Еще больше времени уходит на то, чтобы узнать Теда Шольта в дряблом, похожем на восковую фигуру трупе по соседству. Голова у Шольта выкручена на сто восемьдесят градусов.
Как только он это сознает, перед глазами возникает образ Теда: эдакий безумный бунтарь, он несется на колеснице дедушкиных Часов Смерти, побивая Смерть сандалией и требуя, чтобы та вернула его в теплицу. Джо улыбается. Да. Все правильно. Так и должно быть.
Только это неправда. Тед лежит рядом, и он мертв.
Мистер Ничего Особенного, расплывшись в особенно самодовольной улыбке, показывает ему очередное письмо.
«Дорогой Джо, прости, прости! Тебя нет уже несколько месяцев, и я не знаю, где ты. Ты мне очень нравишься, но я не могу ждать вечно. Сегодня иду на свидание с неким Питером. Жизнь продолжается. Постарайся не очень сильно меня ненавидеть. Полли».
Джо лежит на спине и отказывается что-либо говорить. Тогда его запихивают в совсем уж крошечную белую будку и бьют током снова, и снова, и снова, пока он не превращается в одну сплошную сведенную судорогой мышцу. Его разбирает смех. Как же они предсказуемы! Боль заставляет его смеяться еще громче, даже когда электроды нагреваются так, что начинают обжигать кожу. Он вдруг понимает, что больше всего на свете хочет одного: чтобы это прекратилось. Он не желает смеяться над запахом собственной паленой плоти. Не желает сходить с ума. Не желает присоединяться к Теду Шольту на колеснице нелепых Дэниеловых часов.
Они требуют особого внимания.
Дэниел действительно спрятал у себя ключи от всего мира.
Особого.
Внимания.
Джо понимает, где калибровочный барабан.
Внутри что-то натягивается и резко обрывается. Слышен сигнал тревоги. Затем воцаряется странная холодная тишина, и он понимает, что больше не слышит стука собственного сердца.
Включили свет, и все тени мгновенно исчезли. Белой комнаты больше нет. Он хорошо себя чувствует. Даже великолепно. Разве что немного заскучал.
Объективно он понимает, что внутри у него что-то стряслось. Сломалось. Но это неплохо. Джо опускает глаза, гадая, не увидит ли траву. Когда тебя держат в камере, и в голове что-то ломается, вокруг непременно должны появиться травка, деревья и птички.
– Ты болван, – говорит Полли Крейдл.
Он недоуменно глядит на нее. Она одета точь-в-точь так, как в день их встречи: вплоть до черных чулок в сеточку и красного лака на ногтях.
