Марк Ходдер - Таинственная история заводного человека
— Ну, ребята, у кого болит голова? — спросил он. Больше половины полицейских подняли руки. — У меня тоже. И знаете что, мне это изрядно надоело. Сегодня ночью мы должны покончить с этой заразой. Но, боюсь, для некоторых из вас боль сначала станет намного сильнее и только потом исчезнет. Мы очень близко к источнику общественных беспорядков, который уже несколько дней разрывает город и одновременно пытается прельстить вас, сделать из вас предателей. Все вы знаете своих товарищей-констеблей, которые ушли без разрешения и присоединились к бунтовщикам…
Все одобрительно забормотали, и один даже проворчал:
— Чертовы дезертиры!
— Нет, — возразил Кришнамурти, — они не виноваты! Их сознаниями манипулируют, и, как я уже говорил, быть может, через несколько часов это случится и с некоторыми из нас.
— Нет, сэр, — запротестовали констебли.
— Мы должны быть готовы ко всему. Мы же не хотим присоединиться к врагу, не так ли? Вот мой приказ, парни, и будем надеяться, я никогда больше не скажу ничего подобного в своей жизни: если кто-то из вас заметит, что его товарищ поддерживает или собирается поддержать противника, немедленно вынимайте дубинку и бейте его по голове!
Ошеломленные констебли переглянулись.
— Я не шучу! — сказал Кришнамурти. — Если потребуется, вы должны нокаутировать своего товарища, сбить его с ног! Понятно?
— Да, сэр! — ответили нерешительные голоса. Кришнамурти знал, что неподалеку, в конце Кингзуэя, детектив-инспектор Честен говорит то же самое другой группе констеблей, хотя, наверное, более сжато, и что на Флит-стрит детектив-инспектор Траунс делает ту же работу. В каждой из трех групп полицейских было не меньше полтораста; более мелкие отряды охраняли маленькие улицы, ведущие к Стрэнду. Всего, по мнению Кришнамурти, в районе было сосредоточено самое большее шестьсот полицейских. Внутри же полицейского кордона «развратников» было по меньшей мере вчетверо больше.
— Неужели это всё, на что мы можем рассчитывать? — прошептал он самому себе. — Я знал, что полиция теряет людей, но я даже не имел понятия, насколько всё плохо!
Он уставился на облако, колеблющееся у земли. Светила полная луна; туман тоже светился, странно и обманчиво ярко. Однако большинство газовых ламп не работало, на улицах лежали глубокие тени, и видимость была намного хуже, чем казалась. Подошел сержант Киллер, встал рядом с ним и заметил:
— Не одно, так другое, командор.
— Вы о чем?
— Туман, сэр. С начала бунта на улицах почти нет паросипедов, многобусов и паролошадей, но пара меньше не стало. Откуда же он берется?
— Хм-м… хороший вопрос, сержант!
— Пар, конечно, смешивается с дымом от пожаров, и мы получаем этот грязно-серый суп. Но на этой улице большинство пожаров давно догорели. Так что вопрос, командор, откуда всё это идет?
Кришнамурти вдруг понял, что его дыхание превращается в облако.
— Разрази меня гром! — воскликнул он. — Как же я не сообразил? Погода меняется!
— И ползет на нас, — сказал Киллер. — Жара закончилась как раз вовремя, но, похоже, это изменение принесет нам «лондонский особый»!
— Смог! — сплюнул Кришнамурти. — Только его нам и не хватало!
Послышался рокот приближающегося винтостула.
— Кто-то из вашего взвода? — спросил Киллер. — Он сильно рискует, командор!
— Нет — пока остается по эту сторону кордона. Мы на самом краю опасной зоны. Вот если он перелетит нас и окажется над Стрэндом… — Он указал рукой в землю.
— Эй! Он садится! — крикнул Киллер.
Туман расступился, и люди стремглав бросились в стороны от винтостула, падавшего как камень, но притормозившего буквально за пару секунд до того, как он коснулся булыжников и застыл на мостовой. Из машины выбрался человек в темных очках, одетый в форму Летного взвода, и подбежал к Кришнамурти.
— Здравствуйте, сэр, — сказал он, отдавая честь.
— Здравствуйте, Миллиган. Что нового?
— Боюсь, ничего хорошего, сэр. К востоку отсюда бунт разгорелся еще больше. Английский банк горит. Но и этого мало: волнения быстро приближаются к Ист-Энду.
— Черт побери! — прошептал Кришнамурти, снял шлем и помассировал виски. Если сумасшествие достигнет перенаселенного «Котла» — воистину разверзнется ад: бунтующий Ист-Энд уничтожит Лондон.
— Миллиган, соберите все патрули на севере и на западе и присоединяйтесь к восточным. В случае необходимости летите низко и открывайте предупредительный огонь по бунтовщикам. Если понадобится, стреляйте по ногам! Задержите их любыми способами, хотя бы ненадолго!
— Слушаюсь, сэр.
Миллиган подбежал к машине и пристегнулся. Мотор заревел, в воздух поднялся конус пара, и винтостул исчез в тумане. Внезапно рев лопастей затих, наступила мертвая тишина, машина выпала из облака и ударилась о мостовую. Кришнамурти схватил сержанта Киллера за руку и с ужасом посмотрел на него. Они побежали к обломкам, к ним присоединились констебли. Прежде чем удариться о землю, винтостул перевернулся. Под ним лежал Миллиган, искалеченный и мертвый. Не говоря ни слова, Кришнамурти присел на корточки и закрыл ему глаза.
— Что произошло? — спросил Киллер.
— Похоже, наш враг расширил зону, опасную для полетов.
— Будь я проклят, — пробормотал сержант, — они узнали, что мы здесь!
Кришнамурти поглядел на Стрэнд.
— Черт побери! — еле слышно прошептал он. — Давай, Суинберн! Поторопись!
Чарльз Дойл был мертв — и знал об этом. Лишь благодаря силе воли русской ведьмы его тело еще ходило, а дух сознавал себя. В его мертвом мозгу вибрировали и бились ее слова: «Освободитесь! Сбросьте свои цепи! Поднимитесь и опрокиньте!» Слова входили в него, усиливались внутри, словно он был линзой, а потом излучались вовне, касались других астральных тел и перепрыгивали дальше. Если бы он только мог прижать руки к ушам и перестать слышать этот голос!.. Крылатый коротышка затрепетал прямо у его лица и запел:
— Приготовься!
Он попытался отогнать эльфа, но его руки то ли онемели, то ли дематериализовались. Одна его часть сворачивалась и извивалась над Стрэндом недалеко от Флит-стрит, другая тащилась по мостовой вдоль Кингзуэя. Дойлом овладел ненасытный голод. Он хотел не пищи, и даже не выпивки — нет: он страстно желал выпить жизнь! Сколько же времени длятся его муки? Сколько возможностей он упустил? Всю жизнь он был так осторожен и так боялся совершить ошибку, что не делал вообще ничего, ища, вместо этого, утешения в бутылке. А теперь — слишком поздно!
— У меня была жизнь, но я не жил! — завыл он. — Я хочу назад! Пожалуйста! Не дай мне умереть вот так!