Александр Лонс - Арт-Кафе
– Погодите, дайте сказать. Я уже говорила, или нет? – встрепенулась Стелла, явно радуясь произведенному эффекту. – Фотки сразу мне тогда не понравились. Кругом темно, снято с плохой вспышкой, цветопередача нарушена. Там хрен чего разглядишь, зато раны на шеях были видны очень четко. Вообще-то при качественном гриме устроить такие нефиг делать. Но шеф так уверенно заявил – снимал эксперт, снимал эксперт! Я и повелась. Поэтому про экспертов и медиков ничего не знаю, что мне сказали, то и передаю. Кстати, потом досье у меня забрали, причем взяли специальную подписку, что материалов по этому делу у меня больше не осталось, а все рабочие копии уничтожены и стерты с электронных носителей. Вот.
– Короче, – заканчивал свой рассказ Виктор, – с тех пор прошло уже… черт знает сколько времени прошло, но слухи о вампирах поползли дальше. Зажили своей жизнью. Я же, в силу своих скромных возможностей, следил за этим увлекательным процессом, поскольку стоял у самых истоков. Мне просто-напросто интересно было, чем же все это закончится.
– С этим понятно, но я вообще-то вот что не понял: этот ваш Бертье, и вообще вся та псевдовампирская история… какое это имело отношение к нашей проблеме? – снова спросил Иван. – Почему вдруг столько внимания какому-то извращенцу?
– О, я же не объяснил, прошу прощения, – извинился Виктор – Отношение там самое непосредственное, прямое можно сказать. Как выяснилось, в Москве было налажено целое производство поддельных икон. Везде, где только можно, выискивались старые и древние куски древесины, из них соответствующим образом вырезались доски, искусственно старились с поверхности и отдавались в руки иконописцам. Представьте: где-то в Москве сносят или ремонтируют старый дом, например, восемнадцатого века. Чем старше, тем лучше. И сразу же туда спешит соответствующая бригада. Крепкие ребята выламывают подоконники, деревянные перекрытия, балки. Все это везут в мастерскую. Они и не скрывались даже, у них был официальный договор и разрешения на покупку «элементов строительного мусора». В мастерской готовые доски покрывались росписью, искусственно старились, и поступали в продажу как древние. Краски тоже делались по всем канонам, причем очень хитро: для того, чтобы радиоуглеродный анализ не показал молодость воска, который входил в состав краски, фальсификаторы использовали смесь современного воска и озокерита – горного воска. Для сбыта была налажена целая сеть в Европе, а через границу все это переправляли посредством международных перевозок, выставок, совместных проектов – всех тех мероприятий, при которых использовались удобные ящики. Поддельные иконы везли в двойных стенках контейнеров. Но не всегда – иногда вполне открыто, в наглую, снабжая вполне честными заключениями экспертов, что данные иконы являются копиями, и никакой исторической и художественной ценности не представляют. В частности, мой протеже – Бертье – тоже на этом руки грел, он, кстати, и от иска-то так легко отказался именно потому, что нашей Фемиды боялся до смерти, и ему совсем не улыбалось загреметь в российскую тюрьму. А ведь мог. Одним из главных фигурантов в деле был некто Орест Мирский – очень уважаемый петербургский эксперт. Он же, кстати, сразу готовил и параллельные заключения, совсем иного содержания, может, потому-то его и застрелили потом – знал чересчур много. В зависимости от ситуации употребляли или тот, или иной документ. Поэтому канал использовали как для вывоза настоящих икон под видом копий, так и копий, которые потом уже выдавали за подлинники. Именно таким образом и переправили кону «Христос Пантократор» в которой хранился древний манускрипт, а вместо настоящей иконы в иконостас установили такую хорошую копию, что только экспертиза могла отличить. Вот эту-то самую экспертизу я и обеспечил. У меня есть в Германии хорошие друзья в институте Макса Планка, у них самое современное оборудование и методики. Икону атрибутировали и провели все необходимые исследования. Самое трудное было сделать все тихо, не привлекая излишнего внимания. То, что там оказалось, я уже говорил. Потом ее тайком вернули назад – боялись скандала. К этому возвращению ваш покорный слуга имел самое непосредственное касательство, хоть никто его и не поблагодарил. А та копия сейчас в Париже, но где конкретно – не имею представления. Возможно, что кто-то ее продал за подлинник, не знаю. Короче – запутанная получилась история. Как вы понимаете, большинство этих подробностей стало мне известно совсем недавно.
Стелла молча слушала, по своему обыкновению разрисовывая бумажные салфетки, а мы с Иваном забрасывали француза многочисленными вопросами, но, в конце концов, ему это надоело, наш гость стал малоразговорчив, отвечать начал скупо, и все поняли – разговор выдыхается.
Тут инициативу снова взял Иван:
– Знаете, вообще-то я не хотел рассказывать о себе, не думал что придется. Видимо таковы мои рок и карма.
– Причем тут карма? Давай, не тяни! Почему обязательно придется? – нестройным хором удивились мы.
– Надо. Сейчас поймете. Если бы я не был таким уж упертым прагматиком, уверовал бы в предопределенность судьбы. История моя сначала очень банальна. Наукой я с детства интересовался, после школы поступил в университет, и быстро стал активно работать в студенческом научном обществе. Сначала я довольно долго разрывался между биологией и физикой, даже поступил на два факультета одновременно, но победила биология. В качестве объекта у меня были виноградные улитки, а изучал я у них нервную систему. Дело в том, что у этих созданий очень удобные для наблюдения нервные клетки. Крупные, хорошо различимые. Это и делает таких улиток излюбленным объектом для исследования нервной деятельности. Улитки эти – обоеполы, то есть каждая одновременно и самец, и самка, но для выведения потомства им все-таки необходим партнер. Когда приходит время, улитка ползет навстречу другой такой же, они встречаются, между ними происходит довольно-таки занятный ритуал, и они оплодотворяют друг друга. А потом, после определенного природой времени, каждая откладывает в землю мелкие круглые яички. Короче, где-то к третьему курсу наткнулся я на один любопытнейший эффект. Оказалось, что улитки эти в брачный период знают, куда ползти! Почему – неизвестно. Видят они очень плохо, и только на весьма небольшом расстоянии, обоняние у них тоже фиговое, слуха почти нет, а вот поди ж ты, ползут навстречу друг другу! Прямо телепатия какая-то. Сначала мой научный руководитель меня обсмеял, когда услышал про улиточную телепатию. Обвинил в шарлатанстве и чуть было не выгнал. А когда я набрал данных, обработал их соответствующим образом, то выявились вообще чудесные вещи. Тонкости и детали я рассказывать сейчас не буду, да они вам и неинтересны, скажу только, что написал я тогда статейку для университетского научного сборника, а шефа своего первым автором вписал, как всегда принято в этих случаях. Показал своему шефу, а он и говорит – чего это ты, мол, на одних каких-то евреев в списке литературы ссылаешься? Не надо мне такого, убери меня из авторов. Желание шефа – закон, я и убрал, мне-то что, жалко что ли? Стал я единственным автором статьи. Отправил я ту статью в сборник, да и забыл почти сразу. Так бы я и работал сейчас каким-нибудь голимым учителем в школе, но попала моя статья одному военному биофизику. С его легкой руки тему эту засекретили, а сборник из наших библиотек изъяли. Мне тоже кое-что перепало. Для начала меня перевели в Военно-Медицинскую Академию, а потом подчинили сразу Министерству Обороны. Есть там у них одна такая хитрая научно-исследовательская биологическая лаборатория, сокращенно – НИЛ-5. Почему – пять, я так и не понял до сих пор, только всех тамошних сотрудников именовали «ниловцами». Это только так называлось – «лаборатория», а на само деле – то был здоровенный секретный институт, с пропускной системой, кучей внутренней и внешней охраны и большим количеством вояк в штатском. Раньше Лаборатория вообще была могучим учреждением, с целой сетью полигонов, филиалов, отделов и секторов. Но после всех этих горбачевских перестроек и ельцинских конверсионных реформ оскудела она и потеряла многое. Особенно те отделы, что в других странах Эс-Эн-Гэ оказались. Разорило и подкосило Лабораторию это конечно сильно, почти насмерть, но кое-что все-таки еще сохранилось.
