Павел Амнуэль - Завещание
«И что же, – продолжал допытываться Качински, – городок действительно назвали в честь физика?»
«Ну что вы! В честь Эдварда Эверетта, был такой политик полтораста лет назад, и вот еще одна удивительная вещь, Збигнев: тот Эверетт учился, как и я, в Гарварде, и даже был президентом университета».
«Удивительные совпадения», – пробормотал адвокат.
«Совпадения, говорите? – усмехнулся Стивен. – Интуиция не признает совпадений».
Пейтон истово верил в то, что живет во множестве миров, – этим и объяснял свои способности.
«Среди этих миров, – говорил он, – есть и такой, который во всем повторяет наш, кроме одной особенности – он продвинулся дальше во времени, там уже произошло событие, о котором меня спрашивали, и потому я знаю, чем кончилось дело. Следовательно, слова мои являются не предсказанием, а воспоминанием об уже свершившемся. Что тут особенного? Вы можете вспомнить, где были в прошлую пятницу, вот и я, если нужно, вспоминаю, как мистер Икс основал свой бизнес и прогорел, так что (это я говорю по телефону клиенту, отвечая на вопрос) не советую, но решать – вам»…
Пейтон и больных исцелял, по его словам, таким странным способом – попросту (это было его слово – «попросту») искал ветвь, где человек был здоров, и менял людей местами, как шахматные фигуры.
«Значит, – сказал как-то адвокат, сделав вид, что поверил объяснению, – вы заставляете здорового человека где-то там ни с того, ни с сего заболеть, а то и умереть? Здесь вы больного спасаете, а где-то…»
Он думал, что посадил Стивена в лужу – тот всегда утверждал, что совершает лишь благие поступки, ибо за дурные ему тут же воздается, ему становится плохо, и потому его невозможно заставить причинить кому-нибудь вред даже по неосторожности. А тут – по сути, убийство пусть даже и во спасение…
«Нет, Збигнев, – ответил Стив, ни на минуту не задумавшись, – мироздание бесконечно, в нем столько веточек-миров, знаете ли… И есть среди них такие, где, скажем, рак, уносящий у нас миллионы жизней, болезнью не является, даже наоборот: это миры, где раковые новообразования в организме означают продление жизни человека, новую молодость… Вот оттуда…»
«Ну да, – кивнул Качински. – Есть и такие миры, где люди вкалывают себе героин ради здоровья, а не ради кайфа, после которого одна дорога – на кладбище?»
«Конечно, – согласился Пейтон. – Поймите, наконец, в бесконечном разнообразии ветвей есть и такие, и другие – всякие, какие только вы можете придумать, но еще больше таких, какие вы придумать не можете, вам даже в голову не приходит…»
Он замолчал, и взгляд его будто уплыл куда-то – должно быть, в один из миров, где Пейтон был здоровым пятидесятилетним мужчиной, и почему же он не совершил обмен, а оставался жить в своем немощном теле, помогая другим, но забывая о себе? «Врачу – исцелися сам».
Качински не задал этого вопроса – ни тогда, ни позже, но кое-что все-таки понял самостоятельно, раздумывая на досуге над словами и поступками Пейтона. Наверно, Стивен мог исцелиться таким же образом, как исцелял других. Наверно. Но тогда он утратил бы свою способность подниматься над множеством миров-веточек и выбирать нужный мир – видимо, только в этом своем теле он и мог быть, как он говорил, мультивидуумом – человеком множества миров, что бы это слово ни означало на самом деле.
Что же до Саманты (адвокат завел о ней разговор через неделю после ее счастливого возвращения, когда пресса уже не так истово обсуждала вопрос: врет девушка или действительно верит в то, что побывала в будущем?), так вот, что до Саманты, то, по словам Стивена, она умела многое, но была слишком молода, не понимала своих потенциальных возможностей, а научить этому нельзя, можно или самому набраться опыта, или…
Пейтон замолчал – как сейчас казалось адвокату, именно тогда Стивен подумал о завещании, о том, что он мог бы…
«Так что же Саманта?» – нетерпеливо спросил Качински, прерывая затянувшееся молчание.
«Что? – рассеянно переспросил Стивен. – Саманта, да… Замечательная девушка».
«Вы думаете, она действительно…»
«Конечно. Она прирожденный космопроходец».
«Космо…»
«Нет, она не может выводить ракеты на орбиту усилием мысли, – улыбнулся Стивен. –НАСА от нее никакой пользы. Но если кто-то из наших умников в Хьюстоне решит, что пора отправить корабль к звездам…»
«И что сделает Саманта?» – иронически спросил адвокат.
«Видите ли, Збигнев, есть множество ветвей, в которых люди уже достигли звезд. И множество ветвей, где для полетов к звездам созданы все предпосылки. И множество ветвей, где люди к звездам не полетели и даже не имеют такого желания… Можно выбрать. Как я исцеляю больных, это то же самое. Выбрать мир, в котором звездолет уже достиг системы звезды Лейтена, и поменять…»
«Экипаж?»
«Именно. Саманта это может».
«Чушь, – не сдержался Качински. – Где логика, Стив? Ну, поменяла, допустим. Наши люди оказались в звездолете в системе… э-э… Лейтена, но экипаж этого звездолета не испарился, верно? Он-то где окажется? На Земле, в Хьюстоне? И люди будут помнить о том, что только что были…»
«Да, память… – задумчиво сказал Пейтон. – Это действительно тонкое место. Человек – это его память. Личность – это память и умение. Но личность в системе ветвей – нечто иное. И память… Збигнев, если я начну рассказывать о том, что помню…»
«Расскажите! – воскликнул Качински, представив, какой замечательный роман можно было бы написать – бестселлер, в этом нет никаких сомнений. – Одна такая книга сделает вас всемирно известным. Куда там Кингу, Кунцу или Роулинг!»
«Прошу вас, Збигнев, – поморщился Стив. – Мы о Саманте говорим, а не обо мне, верно? Кстати, да будет вам известно: Дин Кунц родом из Эверетта. Да-да, из этого заштатного городишки».
Ни Саманта, ни Кунц адвоката в тот момент не интересовали – он думал о книге и потому совсем не был уверен, что правильно расслышал то, что произнес Стивен в заключение разговора:
«Память этой девушки, – сказал Пейтон, но, может, на самом деле слова его звучали несколько иначе, – меняется, приспосабливаясь к реальности той ветви, в которой она живет. И потому эта девушка может стать настоящим мультивидуумом… не скоро, впрочем»…
Разве Качински понимал Пейтона хоть когда-нибудь? Слушал, да. Восхищался. Верил. Жалел. Но понимал ли?
* * *
– Удивительный закат, – тихо сказал Михаэль. Он стоял на самом краю обрыва, в овраге тихо шелестела река, и неуловимо-приятный запах поднимался снизу, будто вплетенный в вечерний воздух тонкими нитями, исчезавшими, если отступить хотя бы на шаг от зиявшего провала.
