Ольга Михайлова - Бесовские времена
— Ты когда-нибудь позволял мерзавцу Комини прикасаться к тебе? Он совратил тебя?
Маттео изумился.
— Мессир Тиберио? Почему мерзавец? Его же убили. Почему ты так о нём?
Дыхание Монтальдо чуть успокоилось. Ну, конечно, как же он не подумал? Тиберио просто побоялся бы предложить мерзость его сыну. За подобное Ипполито убил бы его на месте или бездумно сволок бы в Трибунал к Портофино. Церемониймейстер окончательно успокоился. Вздор это все, это не Маттео, а сын… Он снова замер. Так, стало быть, мерзавец совратил сынка Донато или сына Наталио? Господи, вот ужас-то… Он осторожно поинтересовался у Маттео, проигнорировав его предыдущие вопросы.
— А что… Алессандро и Джулио… при деньгах?
Маттео пожал плечами.
— Не сказал бы, что подаяние просят, но на безденежье жалуются. Денег всегда не хватает…
— Особенно тебе, — раздраженно бросил Ипполито, однако, раздражение было притворным и таило облегчение. — Сколько тебе надо, транжира?
Маттео выклянчил пять флоринов, после чего проводил отца. Юноша выглядел нежным и заботливым сыном, в его чертах и фигуре проступало большое сходство с отцом, хоть он казался совсем юным и невинным. Впечатление это было обманчивым, в свои двадцать четыре года молодой человек ни невинным, ни наивным давно не был. В среде дворцовых потаскух он рано утратил чистоту, но эта утрата всё же не повлекла за собой потери чести. Маттео различал допустимое и запретное, не путал добродетельное и греховное. Он превосходно понял, что имел в виду отец, говоря о Комини. Сын не солгал родителю. К нему Тиберио с подобным не обращался, но обратись — получил бы в зубы. Нечего из дворянина и рыцаря делать бабу! Ещё чего! Однако второй вопрос отца заставил Маттео задуматься. Стало быть, отец откуда-то узнал, что Комини совратил камергера, но не знал, какого. Значит, либо Алессандро, либо Джулио… Отец говорил о деньгах. Сколько же старый ганимед предложил его дружкам и кого соблазнил? Маттео задумался. Сантуччи? Мог ли тот согласиться ублажить старика? Он вспомнил высокомерный взгляд Алессандро, его гордость предками, напыщенный герб. Или Валерани? Спокойный, рассудительный, Джулио в свои двадцать никогда не ронявший неосмотрительных суждений, осторожный и мягкий. Ни с кем из них у Маттео не было подлинной дружбы: один отталкивал надменностью, другой — недостаточной твердостью. Мысли Маттео Монтальдо дальше не пошли, он было положил себе присмотреться к приятелям, но тут же и махнул рукой: раз ганимеда убили, к чему теперь присматриваться-то?
Между тем мысли его отца, Ипполито Монтальдо, двигались дальше. Он знал Комини, и вполне мог предполагать, что старый мужеложник ищет молодую поживу, его лишь взбесила мысль, что жертвой домогательств Тиберио мог быть его сын. Успокоившись на этот счёт и вернувшись к супруге, Монтальдо, сообщив, что волноваться не из-за чего, задумался. Если предположить, что старый мерзавец купил честь либо Алессандро, либо Джулио, не означало ли это… Что? Что один из них убил его? А зачем? Ведь для молодого подонка старый был источником немалых денег. И, кроме того, тогда придётся допустить, что он же убил Верджилези и Белончини. А этих-то зачем?
Все трое камергеров — не мужеложники. Монтальдо знал, что сынок с дружками иногда захаживает к дворцовым потаскухам, морщился, но не видел приличной девицы, чтобы женить его. Появившаяся недавно при дворе Камилла Монтеорфано была чудо как хороша, и приданое было превосходным. За девицей давали тысячу пятьсот дукатов и палаццо Монтеорфано. И родня прекрасная. Ипполито настойчиво советовал сыну не обделить вниманием новую фрейлину, но замечал, что девица совсем не кокетлива, избегает мужчин и не обращает на Маттео никакого внимания. Второй серьезной претенденткой в супруги сыну была двадцатитрехлетняя Гаэтана Фаттинанти — сестра Антонио. Правда, за ней давали только восемьсот пятьдесят, но безупречное происхождение и разумное поведение тоже кое-чего стоили.
Однако Маттео и Гаэтане не очень-то нравился…
Дианора ди Бертацци отнеслась к сообщению Камиллы без всякого интереса, её сын учился в университете и не входил в число камергеров, к тому же — собирался жениться. Смерть же самого Комини, омерзительного человека без чести, ничуть её не расстроила. Ей противно было даже задуматься о нём. Она жалела глупышку Черубину, сожалела о дурной склоке мужа Бьянки Белончини с Грандони, но мессира Комини не любила и избегала. И все же, три убийства за три недели… Сейчас Дианора пошла к подруге. Глория Валерани была спокойна и безмятежна. Смерть Комини волновала её не более дождя за окном.
— Тебе ничего не кажется странным в этих убийствах, Глория?
Валерани пожала плечами.
— Я не знаю, на кого и подумать. Я-то на Мороне грешила. Но на турнире он был от начала и до конца, я за ним наблюдала. Это не он. Кто же тогда это творит-то? А уж кому был этот старик нужен — и вовсе не постигаю.
— Черубина, Джезуальдо, старик Комини… Почему они, Господи? Я ненароком слышала разговор на турнире подеста с Альмереджи. Вроде, они считают, что кто-то с турнира мог отлучится…
Глория кивнула головой.
— Любой мог.
…Наутро замок был взволнован неожиданным происшествием, потрясшим Тристано д'Альвеллу и до ярости взбесившим Аурелиано Портофино. На гранитной площадке неподалеку от Северной башни на рассвете был найден Флавио Соларентани. Сбежавшаяся челядь быстро установила, что несчастный жив, просто сильно ушибся, разбив голову. Начальник тайной службы, бывший его родственником со стороны жены, и глава Трибунала, коему отец Флавио был подчинён, торопливо разогнали толпу, люди Тристано отнесли священника в лазарет. Бениамино ди Бертацци осмотрел его и сказал, что дела бедняги неважны, у него разбита голова и поврежден позвоночник, но ножевых ранений нет, нет и никаких признаков употребления яда.
Несколько часов все трое не отходили от несчастного, тот не приходил в себя и бредил, но эскулап твердо заверил Тристано д'Альвеллу, что опасности для жизни нет. Подошёл и Грандони. д'Альвеллатем временем послал своего лучшего лазутчика мессира Альмереджи разнюхать по замку — что случилось, и раньше, чем покалеченный, ближе к полудню, пришёл в себя, Ладзаро явился с докладом. Глаза шельмеца сияли.
— Судя по моим догадкам и наблюдениям наших людей, Тристано, — промурлыкал Альмереджи, — отец Флавио этой ночью решил наведаться к одной из фрейлин герцогини, к синьорине Илларии Манчини, её комнаты на верхней веранде. Но на подходе к её покоям он столкнулся с неизвестным, опередившим его. Между соперниками завязалась драка, и отца Флавио столкнули с веранды вниз, только и всего.
