Екатерина Коути - Страшный дар
Прикрыв глаза, барон прочитал:
О роза, ты больна!
Во мраке ночи бурной
Разведал червь тайник
Любви твоей пурпурной.
И он туда проник,
Незримый, ненасытный,
И жизнь твою сгубил
Своей любовью скрытной [5].
– Любой бы захотел стать тем червем, девочка, – заключил он. – Но ты могла бы удивить своего попечителя, когда он в первый раз захочет с тобой поиграть… Я мог бы научить тебя всему еще до того, как этот чопорный педант договорится со своей совестью и навестит твою спаленку.
Рука Агнесс уже скользила к карману, но вовремя остановилась. Рано еще. Для успешного экзорцизма потребна недюжинная выдержка, тут есть чему поучиться у дяди.
– Ах, милорд, это было бы чудесно! Но как же…
– Я мог бы поехать с тобой, если бы ты меня позвала. Как я скучаю в этих стенах, ни один другой дух от начала времен не томился поболее меня! Никто здесь не способен меня увидеть, включая миледи, а от моих касаний служанки взвизгивают и жалуются на сквозняк. Глупые наседки! А миледи, конечно, постаралась набрать самых блеклых, самых заурядных девиц, лишь бы мне досадить! Чтобы прикоснуться к ним, нужно себя перебороть… Но в Италии, где смех дев журчит, как молодое вино, и сосцы их сочны и упруги…
– Хм, – напомнила Агнесс о себе.
– Позови меня с собой, Кассандра. Днем я буду прогуливаться с тобой по залам виллы Боргезе, а по вечерам… я стану тебе заботливым наставником. Я научу тебя такому, отчего темный, пропахший ладаном умишко твоего опекуна разорвет на части.
– Не знаю, милорд, вдруг это дурно.
– Не строй из себя невинность! – рявкнул дух. – Тебе самой этого хочется. Да все вы такие: сначала слезки, и трепет, и «ах, сэр, что вы делаете», а потом такие фортели выкидываете, что смутилась бы жрица Гекаты.
А когда он так встряхнул ее за плечи, что у нее зубы клацнули, Агнесс поняла, что все-таки переусердствовала с боязливостью. Не интересничать нужно было, а соглашаться с ним во всем, пока не разбушевался. Теперь уже и притворствовать не нужно, хотя послабления в правилах игры Агнесс не обрадовали.
Но призрак, заметив ее ужас, теперь неподдельный, заговорил ласковее:
– Ну же, позови меня с собой.
От его прикосновения сосуды превратились в хрупкие острые сосульки, того и гляди лопнут и брызнут ледяным крошевом. Превозмогая боль, Агнесс достала из кармана бутылочку из-под духов и посмотрела на нее с сомнением.
– Сюда вы поместитесь?
– Да уж постараюсь. Мы, духи, лишены материального тела. Мы можем поместиться куда угодно. Особенно в такое… узкое отверстие.
– Тогда попробуем… ой, нет, милорд, не надо, мне страшно!
И в тот же миг призрак затек в бутылку – для него не было лучшего приглашения.
Пока он не успел передумать, Агнесс с размаху вбила в горлышко пробку и постучала по ней несколько раз – для верности и просто со зла.
– Сиди здесь до скончания дней, гнусный и грязный старикашка, – поднеся бутылочку к губам, отчеканила она и услышала его приглушенный, но от того не менее возмущенный крик.
Но его сразу заглушил другой:
– Агнесс, что ты здесь делаешь?
2
Несмотря на жару, от которой на фруктах выступала сладкая роса, леди Мелфорд захватила в оранжерею кашемировую шаль, золотисто-розовую, как первые лучи зари.
Агнесс едва не выкрикнула, что отныне сквозняки уже не потревожат Лавинию – ни здесь, ни дома. Но смолчала. В тот миг она дала себе клятву никому не рассказывать о том, что только что произошло между ней и бароном. Тогда хотя бы есть шанс забыть разговор, от которого у Агнесс до сих пор мурашки бегали. И если бы на нее положили дверь, как в старину на тех, кто отказывался давать показания, и накладывали бы сверху камни, даже тогда раздавался бы только хруст костей.
Ни одной душе, ни живой, ни мертвой. Даже Ронану не расскажет.
– Почему ты прокралась сюда, не позвав меня? Что-то случилось?
Оранжерея. Цветы. Много цветов. И Агнесс сказала первое, что пришло в голову:
– Я пришла попросить у вас цветы, чтобы украсить церковь ко дню Иоанна Крестителя.
– Что?
– Хочу, чтобы алтарь утопал в цветах.
– Мистер Линден дал тебе это поручение?
– Нет, я сама решила, что так будет красивее. Цветы, они же… весьма приятны. В такой обстановке прихожанам легче будет славить Господа, – брякнула Агнесс, уже не зная, что бы такое соврать. Беседа с бароном истощила ее воображение.
«Спасибо, мистер Линден. Лгать, играть в игры и цитировать Библию – всему этому я научилась от вас, – мстительно подумала Агнесс. – И еще изгонять призраков не добром, а насилием. Вот за это действительно спасибо».
– Кто бы мог подумать, что тебя настолько заботят приходские дела. Неужели тебе больше нечем заняться?
– Отчего же, есть, но они мне совсем не в тягость. Переписывать проповеди мне даже нравится. И наалтарный покров неплохо получается…
– Не в тягость? Я правильно поняла, что ты хлопочешь в церкви без принуждения?
– Просто хочу отплатить мистеру Линдену за его благодеяния.
– Неужели? И какие же еще за ним водятся благодеяния, если за них ты расплачиваешься столь тяжким и безрадостным трудом?
– Он купил мне платье.
– Наверное, оно бесформенное и перелицованное раз десять, а на подоле виднеется штамп работного дома? Рубище, чтобы смирять твою плоть?
– Сначала он и правда пытался смирить мою плоть, но потом купил мне шелковый наряд, очень красивый. Наверное, мою плоть трудно смирить. Я неисправима.
– Или просто не нуждаешься в исправлении, – сказала миледи с непонятной печалью. – Это все? Или есть другой повод для благодарности?
– Он возит меня в церковь в карете. Но это вообще-то в порядке вещей, раз я уже выезжаю…
– Ты выезжаешь?
– Ну да.
– Тебе еще рано. О чем он только думает, объявляя тебя невестой перед все светом!..
– Лавиния, в декабре мне исполнится восемнадцать, – напомнила ей девушка.
– Не торопись замуж, моя дорогая Агнесс. После свадьбы тебе, верно, нелегко будет покинуть своего благодетеля, который осыпает тебя дарами.
Агнесс опять вспомнились слова Милли, и они показались ей добрым пророчеством. Вот бы дядюшка пустил их с Ронаном жить в пасторат, это было бы так прекрасно! Если потребуется, она готова никогда больше не напоминать ему про ту ночь, тем более что пользу из нее Агнесс все равно уже извлекла.
