Девид Джонсон - Разрушитель
А двуногая сволочь, защищенная безопасностью и безнаказанностью, смеется, разевая огромную пасть так, что чернеют гнилые дупла в коренных зубах.
Ярость не мешала Джону Спаркслину вслушиваться в далекие звуки. Вот ухо насторожилось, как у цепного пса – Джо в равномерном гуле автоматов и писке снующих по туннелю крысиных полчищ различил присутствие чужака. Неуверенные шаги, тычущиеся в круговой линии переходников, выдавали новичка; среди подземелий ты быстро учишься разбираться в лабиринте – либо погибаешь без особых затей.
В туннеле было тепло от работающих моторов и сухо. Джон пробирался вдоль канала, который в былые времена служил для слива сточных вод. Теперь бетонный желоб, усеянный мусором и дохлыми крысами, распространял еле уловимое зловоние. Джо примерился: не проскочить. Значит, преступник двинулся по правому ответвлению туннеля.
Джо натянул перчатки. Попытался выйти на связь с Заклином, но, чертыхнувшись, отключил рацию.
Можно было понадеяться на удачу: вдруг техник службы сменился, или именно в эту минуту захочет в туалет. Но посторонний вызов с нижних уровней, как пить дать, запеленгует заботливый компьютер.
Впереди показался треугольник переходника.
Тускло блестящий металл, украшенный литыми завитушками и виноградными гроздьями, отливал в сумеречном свете синевой.
– Открыть переходник! – приказал Спаркслин.
Дверь даже не шелохнулась. Джо подергал засов: дверь открывалась допотопным способом. Нужно было поднатужиться, чтобы выдвинуть плотно вжатый в зажимы засов. Спарк из спортивного интереса навалился на многотонную сталь – дверь поддалась.
Спаркслин протиснулся в щель, бившую в лицо ярко-оранжевым светом, и на мгновение забылся.
Перед ним, сколько хватало глаз, простирался персиковый сад. Искусственное солнце, грубо намалеванное на небосводе, не разрушало иллюзию весеннего утра.
– За каким чертом?! – присвистнул Джо, ступая на упругий ковер травы под ногами.
И трава, и деревья и хрупкая прозрачность опадающих лепестков – большей нелепицы, чем райские сады под землей, невозможно себе представить!
В ветвях мелькнула радугой длиннохвостая птица. Уселась, косясь на Джо карим глазом. Деловито расчесала клювом перышки.
Джо закрыл дверь, плотно вдавил засов: видение вызвало у лейтенанта смутную тоску. Так бывает: читаешь в детстве взятую на одну ночь книгу, прячешься под простыней, глотая страницы. И долгие годы тоскуешь о встрече. И вот ты уже солидный, преуспевающий, многоуважаемый, а в лавке букиниста пестрой пичугой мелькнула книжка из детства. Трясущейся рукой хватаешь тоненький корешок, листаешь, едва успев уплатить. И обиженно оглядываешься на тихую старушку-продавщицу: оказывается, всю жизнь ты тосковал о наивной безделице.
Джон Спаркслин стряхнул наваждение: не его дело, кому и зачем пришло в голову устроить мистерию в катокомбах.
Легкость, похожая на опьянение, ушла. Спаркслин собрался в комок, превратившись в охотника. Дичь была уже совсем рядом.
СБЕЖАВШАЯ ЗАКУСКА
Гигантская улла потянула ноздрями воздух: пахло съедобным. Улла напружинилась, двинув на метр червеобразное тело. Больше всего улла походила на старый водопроводный шланг для поливки газонов, если бы не зубастая пасть, усеянная мириадами острых иголок. Обычно уллы довольствовались мелкими грызунами, которыми кишмя кишели продовольственные склады города. Но однообразие утомляло. Улла свернулась пружиной и выстрелила сама собой, придвинувшись к съедобному еще на несколько метров.
На бурый резиновый шланг, покрытый грязными разводами, затаившийся Саймон Феникс внимания не обратил.
Преследователь, на минуту помедлив, вернулся на след Саймона, с безукоризненной точностью повторяя повороты и зигзаги преследуемого.
Феникс поежился: об обитателях подземелий немало трепались пьяными вечерами. Рассказывали, что в подземелье обитали мнимоны – материальные галлюцинации. Ткнешь рукой – и ладонь минует пустое пространство, а лишь повернешься, мнимой хватает тебя за волосы и, тихонько скуля, просит какой-то философский камень. Отделить правду от басен было не просто, да Саймон никогда всерьез и не воспринимал опасностей, к которым нечего совать лапы, если боишься, что откусят.
Холодноватый сквознячок, однако, морозил кожу. Саймон огляделся в поисках оружия. Вырвал рычаг странного устройства, тот поддался неожиданно легко. Саймон взвесил в руке металлическую дубину: человек или мнимон – черепушка расколется, как гнилой орешек.
И в этот момент улла прыгнула.
Саймон сдавленно крикнул. Что-то холодное и скользкое обвилось вокруг шеи. Филлипс попытался оторвать тварь, но тиски стали крепче. Тварь, вцепившись зубами в кожу, виток за витком обматывала жертву, словно резиновым жгутом. Через мгновение лишь черный хвост, усеянный шипами, свисал на грудь Саймона. Парень попытался сорвать жуткий шарф. В глазах темнело и уже плясали ярко желтые круги. Легкие разрывались, стремясь ухватить хоть глоток воздуха. Саймон уцепился за хвост твари и потянул изо всех сил, чуть не придушив сам себя.
Улла не чувствовала ни боли, ни жалости к жертве – животное хотело есть, но съедобный оказался слишком силен и огромен. Улла отпустила завтрак и тихо соскользнула на пол. Черная змейка тут же исчезла.
Саймон, жадно хватая воздух, отдышался. На шее вспухал волдырь, величиной с голубиное яйцо. Филлипс нажал – брызнула зеленоватая жидкость. Только теперь по-настоящему стало страшно.
Яд уллы медленно впитывался, заражая кровь. Перед глазами зашевелился, распыляясь туманом, тропический лес. Странные извивающиеся растения изгибались в таинственном танце, нашептывая слова на чужом языке. Призыв там-тама из глубины леса призвал Саймона Непобежденного на варварский пир. Саймон двинул вперед. Там, за шевелящейся стеной, его соплеменники у костра плясали ритуальный танец. А в центр круга был вбит кол, к которому привязан тот, кому даровано быть принесенным в жертву богу охоты. Саймон Непобедимый тихо раздвинул ветви. Голые черные тела блестели при свете луны. Гортанными голосами разносились людские выкрики. Костер лизнул древесину кола. Юркий огонек скользнул вверх, подбираясь к босым пяткам. Пленник закричал, в последний раз вскинув голову. Саймон Непобедимый отшатнулся – на него глядело собственное лицо, искаженное болью и предсмертным ужасом.
Саймон заорал так, что мышастый народец подземелья ринулся прочь. А лезвие кинжала раз за разом вонзалось в уже загнивающую плоть.
Саймон Филлипс пришел в себя от того, что что-то жаркое и липкое стекало с шеи и струились по телу. Саймон тронул рану и застонал. Даже в беспамятстве инстинкт выживания заставил Филлипса спасать свою жизнь, вырезав поврежденную ядом плоть. Бог миловал, – укус твари не задел артерий, но от потери крови немного шатало.
![Джон Беркли - Крепкий орешек II. Шесть дней Кондора [сборник]](/uploads/posts/books/159220/159220.jpg)
