Татьяна Иванова - Сорняк из райского сада
Раньше ничего подобного с ней не происходило, и вообще, Серафима считала себя человеком непроницательным, недостаточно интуитивным. У нее никогда не бывало предчувствий перед приятными или неприятными событиями, ей никогда не снилось вещих снов, приметы, о которых она знала понаслышке, никогда ничего ей не предвещали. А впрочем, может это происходило потому, что она сама не обращала на подобные вещи никакого внимания, как знать! Теперь же, она и рада была бы не замечать того, что с ней происходит, но уж слишком ярки и необычны были ее ощущения. Сначала все это ее просто удивляло, и она не придавала происходящему особого значения, однако, частая повторяемость таких ощущений заставила ее задуматься о них и насторожиться, ведь в такие моменты она чувствовала себя совсем неуютно. Это было сродни тому, что тебя заставляют раздеваться до нога при свидетелях!
Отсчет необъяснимым ощущениям Серафима вела с того самого момента, когда с ней приключилось неприятное происшествие, если это вообще можно так назвать. Она была в гостях у своей близкой подруги, бывшей одноклассницы Марии Кружилиной, с которой бессменно дружила с того дня, как в седьмом классе, в самом конце учебного года, они сели за одну парту. Причем инициатива эта исходила от Серафимы, у которой на то была веская причина. Она весь год "сохла" по двоюродному брату Марии, — черноглазому юноше Валере, с густой шевелюрой темно-русых, вьющихся волос, учившемуся тогда в девятом классе. Любовь Серафимы была тайной и она переживала ее в одиночку. У нее никогда не было по настоящему единственной, близкой подруги, которой она могла бы довериться и поделиться с ней своим сокровенным чувством. У многих девочек из ее класса были такие подруги, а у Серафимы как-то не сложилось! Лет с четырех, она, правда, дружила с двумя девочками из своего двора, с которыми была знакома еще с тех самых пор, когда мамы водили их на прогулку в парк и любезно предоставляли возможность поиграть друг с другом. А потом девочки попали в один класс, где с первого дня держались вместе, однако стать по настоящему близкими у них не получилось. Вся их дружба сводилась к определенному удобству и взаимной выручке, — узнать какие задали уроки, если ты пропустила занятия, своевременно одолжить что-нибудь, если тебе потребовалось, а под рукой не нашлось, да иногда что-нибудь поручить друг другу. А тут, на тебе, первая любовь, которая спонтанно и непрошено ворвалась в твое сердце! Да еще в седьмом классе, когда ты, по молодости своей, даже сама себе не можешь признаться в ней с определенной смелостью! Конечно, она не могла поделиться этим чувством с такими подругами. А что же Маша Кружилина? Маша в некотором роде была соперницей Серафимы по учебе, ибо только они в классе были круглыми отличницами. Учителя ставили их в пример всем остальным и разжигали определенный дух соревнования между ними.
— Кружилина, а твое сочинение все же слабее, чем у Симы Голубевой! Оно, конечно пятерочное, но по содержанию слабее! — укоряла свою лучшую ученицу литератор. А в другой раз, наоборот, ставила Машу в пример Серафиме, сетуя на недоработку последней в орфографии. Другие учителя, зачастую, поступали таким же образом, и дух соперничества между двумя лучшими ученицами незаметно, исподволь, укреплялся. Хотя, в целом, ни зависти, ни вражды между девочками не было, и они не обходили друг друга стороной.
И вот однажды на перемене, после серьезной контрольной работы по алгебре Маша с Серафимой, у которых случайно совпал вариант, уселись за парту, чтобы сверить ответы. И в этот момент в класс заглянул он, — Валера Кружилин!
— Маш? — требовательно воскликнул юноша, увидев сестру, и при этом улыбнулся хорошенькой Серафиме Голубевой, которая в этот момент оторвала глаза от своего чернового листочка.
— Да подожди ты! — отмахнулась от брата Мария.
— Ты, что забыла? — Валера с укором взглянул на сестру.
— Не забыла! Но сейчас мне некогда. Я сама зайду к тебе на следующей перемене. — И Маша вновь углубилась в свои расчеты.
Серафима же, напротив, смотрела на Валеру во все глаза, так, словно видела его впервые.
— Ладно, я подожду! — сказал он, и фамильярно подморгнув Серафиме, скрылся за дверью.
С этого дня Серафима потеряла покой и на какое-то время даже снизила успеваемость. Однако после очередного родительского собрания в это вмешалась Серафимина мама, которая все эти годы дотошно блюла свою примерную дочь. Ее вмешательство слегка отрезвило любовный пыл Серафимы и заставило вновь взяться за ум, правда не по причине собственного сознания, а для того, чтобы строгая любящая родительница не заподозрила, что твориться в душе ее дочери, и не принялась копаться в причинах ее безответственного поведения. Чувства же Серафимы ослабевать не собирались и подстрекали рассудок к поискам сближения с объектом своего обожания, а посредником в этом сближении могла стать только Маша Кружилина. И Серафима, с присущей ей старательностью, стала "подбивать клинья" к будущей подруге. Та сначала была немало удивлена, но в конечном итоге приняла это как само собой разумеющееся. — Мы, в конце концов, лучшие в классе, так почему это не должно нас объединять? — сказала себе Мария и с удовольствием распахнула дружеские объятия Серафиме. Их дружба, подспудно сдерживаемая искусственно подогреваемым соревнованием, словно сорвалась с цепи, обоюдно держащей соперниц, и во всю прыть пустилась по ухабам совместных интересов. И вскоре каждая из них поняла, что теперь им нет никакой нужды обходиться друг без друга.
Со временем Серафима разлюбила Валерика, который на поверку оказался совсем не таким, каким она себе его вообразила: в десятом классе ее кумир попал на учет в детское отделение милиции за групповое хулиганство, а после окончания школы и вовсе загремел в тюрьму за какие-то темные дела! Тем не менее Серафима была ему благодарна за то, что именно из-за него подружилась с Машей Кружилиной. Хотя, надо отметить, что ее подруга стремительно менялась, и не в лучшую сторону, чему Серафима приписывала, как ей казалось, единственную на то причину. — От Машиной мамы ушел отец, да не просто к молодой сопернице, а к женщине, почти одного с ним возраста, да еще с тринадцатилетним сыном.
Сначала Маша как-то резко замкнулась в себе, и Серафима могла проявлять к ней только жалость и сочувствие, а потом подруга начала озлобляться, и ближайшим объектом ее озлобления, зачастую, становилась Серафима.
— Что ты лезешь ко мне со своими советами? — сорвавшись, кричала Маша. — Тебе вообще никогда не понять моего состояния!
А иногда и вовсе замечала.
— Где уж нам равняться на вас, таких правильных!
